– Почему же вы не вылезаете из кожи? – Американец, очевидно, не понял последней фразы Зигварта.

– Потому что это пренеприятная процедура! Вы, верно, еще ни разу не пробовали этим заниматься.

– Нет, но мне хотелось бы знать, почему вы продолжаете здесь работать? Ведь прежде вы жили в Берлине?

Зигварт удивился, что американец знал об этом, и ответил уклончиво:

– Да, прежде, но уже год, как я оттуда уехал.

– А почему вы уехали?

– Это мое личное дело и никого, кроме меня, не касается.

В его голосе звучали нетерпение и раздражение, но американец, глядя своими проницательными серыми глазами на архитектора, спокойно проговорил:

– Я хочу это знать.

– А я не хочу вам отвечать! Да и чему я обязан честью вашего посещения? Мы ведь совершенно незнакомы друг с другом. Смею спросить, что именно привело вас ко мне?

Американец указал на открытый шкаф, из которого выглядывали папки с чертежами.

– Это, вероятно, ваши проекты? Мне было бы интересно познакомиться с ними.

Зигварт был так поражен этим заявлением, что в первую минуту не нашелся, что ответить, потом насмешливо улыбнулся.

– Очень сожалею, но я не показываю своих чертежей первому встречному, всяким посторонним людям. Я стал осторожнее с тех пор, как меня научил этому горький опыт. Да и что вам за дело до моих чертежей и планов? Не собираетесь ли вы поселиться в Эберсгофене и построить себе виллу?

– Нет, я в Европе только проездом. Нам, американцам, это не подходит, здесь, среди мелкой будничной суеты, не подходящее место для больших замыслов. Мы далеко опередили вашу маленькую Германию, очень далеко.

– Что? – воскликнул в сильнейшем раздражении Зигварт. – Нечего издеваться над Германией! В своем доме я этого не позволю. Всякий, кто посмеет сказать хоть слово против Германии, пусть убирается к черту!

– Мистер Зигварт, вы становитесь грубы, – спокойно перебил его Вильям.

– Очень рад, что вы это наконец заметили. – Зигварт с гневом вскочил со стула, ожидая сильного отпора со стороны гостя, но тот продолжал спокойно смотреть на него своими проницательными, холодными, испытующими глазами, а потом встал и сказал с невозмутимым спокойствием:

– Вы удивительный человек, мистер Зигварт, вы заинтересовали меня, и я еще вернусь.

С этими словами он взял со стола свою шляпу и с тем же невозмутимым видом направился к двери.

Замок Равенсберг и принадлежавшие ему поместья с большими лесными угодьями находились всего в часе езды от Эберсгофена. Прежде всего эти земли принадлежали графскому роду, многочисленному и богатому, но теперь почти угасшему и совершенно обедневшему. Небрежное ведение хозяйства, расточительность, привычка жить на широкую ногу, когда средства уже не позволяли этого, мало-помалу поглотили крупное состояние. Теперешний хозяин Равенсберга получил от своего отца уже сильно обремененное долгами имение и так «постарался», что окончательно разорил его.

Граф Бертольд провел довольно бурную молодость. И его недаром звали «безумным Равенсбергом». Наделенный незаурядной внешностью и страстным темпераментом, он везде одерживал многочисленные победы, особенно над женщинами, и относился к этим победам с беззаботностью баловня судьбы, не думая, что часто разрушает счастье других. Только один раз дело приняло настолько серьезный оборот, что встревожило всю семью Равенсбергов. Бертольд влюбился в экономку матери, бедную сироту, рекомендованную графине одной ее приятельницей. Молодой граф готов был махнуть рукой на родовые предрассудки и собирался даже тайно обвенчаться со своей возлюбленной. К счастью, родные вовремя успели вмешаться в дело и отправили молодого графа путешествовать, компаньонка же исчезла из замка. Роман кончился разлукой. Унаследовав после смерти отца Равенсберг, граф Бертольд женился на девушке из хорошей семьи, которая подарила ему желанного наследника и продолжателя рода. Все это случилось очень давно, графиня скончалась десять лет назад, сын подрос, а сам граф стал в последние годы интересоваться политикой и считался одним из вождей консервативной партии. Между тем состояние таяло. Граф уже давно был только номинальным владельцем своих имений, долги которых росли с каждым годом, но Равенсберг не считал нужным перестать играть роль богатого землевладельца, которую играл всю жизнь, пока ему не стало грозить полное банкротство. Тогда он ухватился за последнее средство к спасению: женил своего единственного сына, также Бертольда, на богатой мисс Морленд и этим спас свои имения. Венчание состоялось в Нью-Йорке, потом молодые отправились в свадебное путешествие вокруг света, длившееся целый год, и вернулись в Берлин. Тут молодая графиня была представлена ко двору и со своей красотой и богатством играла выдающуюся роль в берлинском обществе, где молодые провели всю зиму. Теперь они приехали в Равенсберг, служивший летним местопребыванием графской семьи. Граф Равенсберг сидел с сыном на террасе. Старику было за пятьдесят, но он до сих пор отличался красивой внешностью, статной фигурой и волевыми чертами лица, а его голубые глаза горели почти юношеским огнем.

Рядом с ним сын со своим мягким и утомленным лицом казался очень невзрачным. Даже теперь, в оживленном разговоре с отцом, он был бледен и имел усталый вид. Поводом к разговору служило известие, прочитанное им в лежавшей перед ним нью-йоркской газете.

– Уверяю тебя, папа, – произнес Бертольд, – это совершенно другой мир. Невозможно с нашими обычными мерками подходить к условиям американской жизни. Я не думал, что деятельность Морленда так велика и разнообразна. В его конторах перекрещиваются тысячи нитей, сталкиваются всевозможные интересы. Едва лишь были приобретены участки близ одной из станций западной железной дороги, как тут же появился целый отряд архитекторов с планами и проектами. Я уверен, что через десять лет там вырастет целый город. И во главе этого предприятия опять-таки стоит Морленд. Просто голова идет кругом при виде такой невероятной работоспособности.

– Да, американцы умеют гоняться за наживой, – холодно возразил отец Бертольда. – Я удивляюсь, как еще Морленд находит время бывать в Европе.

– Ему хочется повидать Алису, а может быть, и отдохнуть от деловой горячки. В последнее время он постоянно ездил из Нью-Йорка в Хейзлтон и обратно и, очевидно, утомился, а потому и постарался на несколько месяцев освободиться от дел. Его работа не оставляет ему ни минуты свободного времени.

– Очевидно! Его секретарь приехал раньше него и уже успел здесь устроиться. Он привез с собой пишущие машинки и машинисток, и теперь ветхие комнаты в Равенсберге напоминают филиал нью-йоркской конторы.

– Папа! – с легким упреком в голосе проговорил Бертольд. – Ведь этой конторе мы обязаны тем, что Равенсберг не имеет долгов и доходы с него предоставлены в твое распоряжение.

– И все-таки Равенсберг в закладе у твоей жены, – резко возразил граф. – Получаемой тобой ренты вполне достаточно, чтобы вести приличный образ жизни, но самого приданого тебе никогда не видать. Ты не должен был соглашаться на такие условия.

– Тогда Морленд взял бы назад свое слово, а в таком случае что было бы с нами?

– Ну даже если тебе в минуту крайней нужды и пришлось принять такие унизительные условия, то ты мог бы изменить их потом. Мужу принадлежит то, что имеет жена. Одним взмахом пера Алиса могла бы перевести все на твое имя. Но ты не умеешь на нее влиять.

– Алиса не поддается ничьему влиянию, – тихо сказал Бертольд. – Она самостоятельна, как все американки.

– И конечно, понимает всю власть, которую дал ей в руки ее брачный контракт. Она дочь своего отца, а эти выскочки умеют считать деньги.

– Папа, Алиса – моя жена!

– Знаю, и тебе незачем напоминать мне об этом. Она носит наше имя, но, даже будучи графиней Равенсберг, все-таки остается Алисой Морленд. Она не понимает наших интересов и даже не хочет знать о них. Что для нее наш древний аристократический род, наше имя, блиставшее в продолжение многих столетий? Украшение, которым она щеголяет при случае и на которое позарилась из тщеславия, чтобы не отстать от других. Благодаря своим миллионам она и ее отец считают себя равными нам.