Вокруг нее объединились несколько иезуитов, которые восхищались Элизабет и поддерживали ее еще в трудные для нее времена, когда изгоняли бесов. Среди этих иезуитов был и отец д’Аргомба, ее будущий биограф. Она, как и раньше, впадала в транс, с ней случались странные приступы ясновидения, откровения, но уже не дьявольского, а божественного происхождения. Она и ее последователи раздавали своим приверженцам значки, напоминавшие медали, которым приписывалась особая сила. Элизабет и ее последователей прозвали медаль-никами. Папа римский не раз выражал обеспокоенность по поводу такого рода сект. Орден подвергли многочисленным проверкам. Элизабет, всегда хладнокровно отвечавшая на обвинения, внушила судьям уважение. С детства и до зрелого возраста сохраняла Элизабет обаяние, ее всегда окружала атмосфера преклонения и слегка тревожного внимания. Элизабет всегда была отмечена двойственностью, она была способна на самые благородные порывы, самые возвышенные умозрения, поразительное самоистязание, и в то же время смущали ее хватка, обольстительность, властность. Орден разогнали за несколько месяцев до кончины Элизабет из-за подозрения в ереси. До конца ли выполнили свою задачу братья-иезуиты из Нанси, изгонявшие из нее дьявола?

Жанна, или Бунт

Первая встреча всегда самая волнующая. Жанна и напротив нее судья.

Он здесь проездом. Он прибыл из Лаона, где у него семья, почтенное семейство, скромная, обожающая его супруга, дети, которых он по-своему любит (на них распространяется его честолюбие, за столом он разговаривает с ними на латыни). Прибыв из Лаона в Рибемон, Жан Боден отправился с визитом к Клоду д’Оффэ, королевскому прокурору, они поговорили о делах, о политике, о религии, как и подобает ученым мужам, которые, прежде чем высказать свое суждение, тщательно взвешивают слова, как подобает людям миролюбивым, не любящим кровопролития, каких-либо эксцессов, людям, пекущимся о благе страны, которых огорчает все, что ее умаляет, губит (время действия — разгар религиозных войн), людям, которые заботятся о делах службы и хорошо при этом знают, что ничто не вечно под луной и что власти меняются. Они вспомнили о Лиге, гугенотах, генеральных штатах 1576 г. (с тех пор минуло два года), где Жан Боден отвечал за наказы жителей Вермандуа[6]. Потом разговор перешел на более личные темы: дети, семейный очаг, жизненные тяготы, хвори. Дочь Бодена не очень крепкого здоровья, ей часто видятся кошмары, с ней случаются судороги, ее часто трясет. Дочка Клода д’Оффэ сохнет на глазах — говорят, накликала на нее порчу старая нищенка из предместья Рибемона, цыганка, жалкое создание, которая совсем недавно убила крестьянина; толпа хотела забросать ее камнями, но, как справедливо отметил Клод д’Оффэ, законность следует соблюдать — ее отбили у толпы, посадили в темницу, допросили. Случай довольно ясный. Ее мать сожгли как колдунью, с тех пор Жанна несколько раз поменяла место жительства и имя, многие города и веси стали ареной ее преступной деятельности, и теперь, на горе жителям Рибемона, она поселилась в их городе, среди всеобщей неприязни, хотя поначалу все могли только догадываться, кто она на самом деле. У этой женщины, слегка вороватой, чудной и неуживчивой, была довольно красивая дочь. Работу им давать остерегались: надеялись, что так они быстрее уберутся подобру-поздорову, но они остались. Они цеплялись за этот городок, восстанавливая против себя всех граждан Рибемона. Жанна как-то сказала одной крестьянке: «Делайте что хотите, но я умру в Рибемоне», что само по себе, если поразмыслить, является пророчеством, а значит, вещью противозаконной. События между тем развивались стремительно. С тех пор как Жанна с дочерью прибыли в Рибемон, письмоводитель в замке д’Оффэ потерял способность предаваться любовным утехам со своей супругой (и это несмотря на то, что, следуя рекомендации малого Альбера, съел множество порций жареного дятла); мало того, почтенный аббат церкви святого Николая, что под Рибемоном, Рене-Гектор де Мегриньи после случайной встречи с этой самой Жанной Арвилье забился в страшных судорогах и, разрывая зубами ворот рубашки, принялся кататься по земле. Наконец, дочь Клода д’Оффэ погрузилась в состояние безразличия и отвращения ко всему, что ее окружало, и это вызывало по меньшей мере беспокойство. И вот теперь случай с почтенным и всеми уважаемым человеком крестьянином Франсуа Прюдомом, который серьезно заболел, проходя мимо небольшого Жанниного надела; колдунья, должно быть, почувствовала, что тем самым подписала себе смертный приговор, что она зашла слишком далеко и выдала себя: как только до нее дошли слухи о близкой смерти ее жертвы, Жанна поспешила к Прюдому, дабы вылечить его, все испробовать, чтобы он выкарабкался. Увы! Враг рода человеческого не меняет своих решений, и не исключено, что попытка вылечить Прюдома лишила Жанну его милости, так как, по всей вероятности, и он бросил ее на произвол судьбы. Спасаясь от гнева сельчан, узнавших о смерти Прюдома, Жанна, подобно животному, пустилась наутек; очевидно, она потеряла способность превращаться в волчицу или кошку, становиться невидимой, летать по воздуху, и, удирая от града камней, она попыталась просто спрятаться в лесу. Ей удалось бы унести ноги, не организуй деревенские облаву, чтобы выгнать Жанну из ее логовища (деревенские — люди благочестивые и азартные; их искреннее негодование накладывалось на искреннее желание позабавиться: ведь жителям Рибемона редко выпадает случай поразвлечься, а облава на ведьму могла потягаться в этом отношении даже с религиозным шествием); в конце концов Жанна спряталась в амбаре, с невероятной ловкостью забившись между коньком двускатной крыши и кровельной соломой, — когда ее вытаскивали оттуда, она кричала, царапалась и билась, как рассерженная кошка. В итоге порядок восстановили, и теперь все готовились к суду над ведьмой, который обещал быть недолгим. Любопытно, однако, что крестьяне, озлобленные на мать, не причинили до сих пор никакого вреда дочке. Судебным властям, однако, следовало бы предъявить обвинение и дочери, ведь сразу видно, что тут целое семейство ведьм, в котором дьявольское искусство передается от матери к дочке. Деревенские не поняли этого, так как девочка была славная и нередко делала им добро. После ареста матери дочке даже приносили еду. Слаб человек.

С интересом выслушал Жан Боден рассказ Клода д’Оффэ. Классическая история — именно то, что он искал, если только можно назвать поиском смутный интерес, который пробуждался в Жане Бодене, когда при нем упоминали о подобных случаях, и смутное желание когда-нибудь вплотную столкнуться с такой колоритной вещью, как колдовство, — это послужило бы ему передышкой среди занятий более важных. Конечно, это не к спеху, но когда-нибудь, в уединении, на досуге, прояснив ряд других, занимавших его богословских проблем, он обратился бы и к этому вопросу, обратился бы как правовед и как писатель. Он поделился своими планами с Клодом д’Оффэ, присовокупив, что, пожалуй, не прочь присутствовать на судебном разбирательстве. Сказал он это мимоходом, не придав особого значения. Однако Клод д’Оффэ был так счастлив развлечь именитого гостя, а заодно снять с себя тяготившую его ответственность, кроме того, ему так хотелось увидеть великого человека в действии (тема для бесчисленных рассказов в будущем), что, подобно испанским грандам, перед которыми достаточно выразить восхищение принадлежащей им вещью, чтобы они тут же ее вам подарили, ставя вас в неловкое положение, королевский прокурор, выслушав признание Жана Бодена, тут же оказал ему эту услугу. Капеллан замка, наспех собранные члены суда (каретник, нотариус, торговец птицей) добровольно передавали Бодену свои полномочия, которыми не знали как распорядиться. Итак, ведьма теперь в его власти. Какое решение ни примет Жан Боден, они к нему заранее присоединяются. Жан Боден верил в знаки судьбы, в провидение. Раз ему отдавали эту женщину, ему не следует отказываться.