Не успела она распахнуть дверь, как уже воскликнула:

– Я потеряла паспорт. Где мистер консул? Я должна сейчас же получить новый паспорт.

Вот оно что! Оказывается, и другие люди теряют свои паспорта. Кто бы мог это подумать? Я был почти убежден, что такое несчастье может постигнуть только моряка.

Да, можешь радоваться, Фанни, мистер консул отчитает тебя за потерянный паспорт. Тебе придется выслушать немало неприятных вещей. Новый паспорт – бедняжка! Придется тебе, пожалуй, пришить к фартуку другой конец тесьмы. Как ни неприятна была мне эта дама своей назойливой внешностью, я вдруг почувствовал к ней симпатию, ту симпатию, которую испытываешь к своему товарищу по несчастью.

Секретарь вскочил со своего стула:

– Разумеется, мадам, подождите, прошу вас, одну минуту. Присядьте, пожалуйста.

Он взял стул и с поклоном подал его даме. Потом принес три формуляра и заговорил с ней шепотом, заполняя их. Тощим фигурам приходилось самим заполнять формуляры, иногда по четыре и пять раз, если они делали ошибки. Но дама, видимо, не умела писать, и секретарь оказывал ей эту маленькую услугу.

Записав все, он вскочил и понес формуляры в одну из дверей, за которыми подписывались смертные приговоры.

Очень скоро он вернулся назад и вполголоса обратился к туше:

– Мистер Гргргргр желает вас видеть, мадам. Есть у вас при себе три фотографии?

Черноволосая туша достала три фотографии и подала их услужливому секретарю. Потом она исчезла за дверью, где решались судьбы мира.

Только совсем старомодные люди верят еще теперь в то, что судьбы людей решаются на небесах. Это – достойная сожаления ошибка. Судьбы людей – судьбы миллионов людей решаются американскими консулами, «которые должны заботиться, чтобы с республикой не случилось чего-нибудь дурного!» Да, сэр.

Дама недолго находилась в таинственной комнате. Выходя оттуда, она захлопнула свою сумку энергичным щелчком. И этот щелчок пронзительно кричал:

– Ах, господи, ведь надо же жить и другим дать жить!

Секретарь тотчас же приподнялся, вышел из-за своего стола и пододвинул даме стул. Дама села, открыла сумку, порылась в ней, достала пудреницу и, оставив на столе раскрытую сумку, принялась пудриться. Зачем ей понадобилось пудриться, если, по всем признакам, она только что пудрилась, – было неясно.

Секретарь обшарил весь стол, ища, очевидно, бумагу, заложенную им бог весть куда. Наконец он нашел ее, и так как дама к тому времени уже кончила пудриться, то она взяла со стола сумку, опустила в нее пудреницу и опять защелкнула с такой силой, что сумка издала тот же пронзительный звук.

Истощенные фигуры на скамьях не слышали этого пронзительного звука. Все они были, по-видимому, беспечные иммигранты, не понимавшие международного языка щелчков. Потому-то им и не предлагали с поклоном стула. Потому-то им и приходилось ждать, пока придет их очередь.

– Можете ли вы через полчаса заехать сюда, мадам, или вам угодно, чтобы мы послали вам паспорт в отель?

Вежливый народ в американском консульстве!..

– Я приеду через час. Паспорт я уже подписала.

Дама встала. Когда она через час вернулась снова, я все еще сидел. Но эта круглая каракатица уже получила свой паспорт.

Наконец-то я получу здесь свой паспорт. Теперь я знал это достоверно. Я не стану утруждать секретаря присылкой его ко мне в отель. Я возьму его сейчас же с собой. А если у меня будет паспорт, значит, будет и корабль. Если и не американский, то уж во всяком случае английский или голландский, или же датский. По крайней мере, у меня будет работа и надежда найти в какой-нибудь гавани отечественный корабль, нуждающийся в палубном рабочем. Ведь я не только умею красить, я знаю еще, как чистить медь; потому что если на корабле уже нечего окрашивать, то всегда еще найдутся медные вещи, которым надо придать блеск.

Я действительно слишком поторопился со своим приговором. Американские консулы лучше, чем о них говорят, а то что мне говорила о консулах бельгийская, голландская и французская полиция, объясняется только национальной ревностью.

Наконец наступил тот день и час, когда очередь дошла до моего номера, и вот меня позвали. Всех моих тощих собратьев по скамье уводили в другую дверь для выслушивания смертного приговора. Для меня же сделали исключение. Меня позвали к мистеру Гргргргр, или как его там зовут. Это был тот человек, которого я так страстно жаждал видеть; ведь это был он, понимавший всю глубину несчастья человека, потерявшего паспорт. Если бы никто на всем белом свете не помог мне, он сделал бы это. Он помог увешанной золотом толстухе, тем скорее и усерднее он поможет мне. Да, очень хорошо, что я решил еще раз попытать свое счастье.

Консул – маленький, худощавый человек, высохший на своей службе.

– Присядьте, – говорит он и указывает на стул, стоящий у его письменного стола. – Чем могу служить?

– Я хотел бы получить паспорт.

– Вы потеряли паспорт?

– Не паспорт, а корабельную карточку.

– Ах значит, вы моряк?

Он сразу изменил свой тон. И его новый тон, проникнутый каким-то странным недоверием, длился еще некоторое время и определил дальнейший характер нашего разговора.

– Я потерял свой корабль.

– В пьяном виде?

– Нет. Я никогда не пью ни единой капли.

– Вы же сказали, что вы моряк?

– Так точно, моряк. Мой корабль ушел тремя часами раньше, чем было условлено. Он должен был уйти с приливом, но так как он уходил без груза, то ему нечего было дожидаться прилива.

– Значит, ваши бумаги остались на корабле?

– Да.

– Я так и полагал. Вы помните номер вашей карточки?

– Нет.

– Кем она была выдана?

– Этого я не могу сказать вам в точности. Я плавал на каботажных судах, на бостонских, ньюйоркских и балтийских. Я уже не помню, где мне выдали карточку.

– Так я и думал.

– Не каждый же день смотришь на карточку. Я, признаться, ни разу не взглянул на нее за все время, пока она была у меня.

– Так.

– Она лежала у меня в кармане.

– Инородец?

– Нет, я родился в Америке.

– Ваше рождение было зарегистрировано?

– Не знаю. Тогда я был еще слишком мал.

– Значит, не зарегистрировано?

– Я же говорю вам, не знаю.

– Но я-то знаю.

– Так зачем же вы спрашиваете, если знаете?

– Так разве я хочу получить паспорт? – спросил он меня.

– Этого я не знаю, сэр, хотите ли вы иметь паспорт.

– Ведь вы же хотите получить паспорт, а не я. И так как паспорта выдаю я, то, надеюсь, вы разрешите мне задавать вам вопросы? Не правда ли?

Этот человек был прав. Люди всегда правы. И это не составляет для них никакого труда. Сначала они выдумывают законы, а потом стараются вдохнуть в них жизнь.

– У вас есть точный адрес в Америке?

– Нет, я живу на кораблях или же, если не плаваю, то в наших общежитиях и ночлежках.

– Значит, без определенного адреса. Может быть, вы член какого-нибудь клуба?

– Кто, я? Нет.

– Родители есть?

– Нет, умерли.

– Родственники?

– Слава богу, нет. Если бы и нашлись какие-нибудь, я бы от них отрекся.

– Вы участвовали в выборах?

– Нет, никогда.

– Значит, вы не состоите и в избирательных списках?

– Безусловно, нет. Я бы не участвовал в выборах, если бы даже был в это время на берегу.

Он смотрит на меня с минуту тупым, ничего не выражающим взглядом. Все время он улыбался и, как и его коллега в Роттердаме, играл карандашом. Что стали бы люди делать, если бы вдруг не стало карандашей? Правда, тогда остались бы еще линейки или пресс-папье, или телефонный шнур, или очки, или несколько листов бумаги, или формуляры, которые можно перелистывать. Канцелярия позаботилась бы о том, чтобы чиновник не скучал. Мыслей, которыми он мог бы заняться, у него нет, а если какая-нибудь заведется, то в этот момент он перестает быть чиновником и становится самым обходительным человеком. Если бы в один прекрасный день пальцы лишились возможности играть настольными предметами, занесенными в инвентарный лист, и занялись бы сверлением стен, то от этого мог бы, пожалуй, пострадать фундамент.