Ирина сказала Самвелу: на кой хрен девчонке платить три тыщи за койку… она там редко ночует. Или бери ее к себе со всеми шмотками, или я возьму. – Куда, Ирджан? ты с мужем живешь в однокомнатной. – В эту единственную комнату… какое твое собачье дело… а мужа вобще не спрошу. – Я ее вселить не могу… у меня жена в Ереване. – Ну так молчи. И явилась в Анжелкину смену к ларьку. Чего это чурка здесь сидит? – Аллах его знает. – Не ври… ишь, медом им тут помазано… сейчас позвоню ребятам из РНЕ, которые в ФСБ… а ты приготовь вещички… завтра тебя заберу.. хватит бабе Зое денежки зря носить. Ребята из РНЕ-ФСБ приехали, женщины не успели кофе допить. Пуганая ворона куста боится, стреляного воробья на мякине не проведешь. Едва машина свернула к ларьку, Аллаберген вспорхнул на платформу, втиснулся в набитый вагон и – зеленый свет, мусульманский цвет.
В Хорезме всё экстремально: летом пятьдесят градусов жары, зимой сорок градусов мороза и круглый год сорок градусов алкоголя – люди там аховые. Аллаберген вытряхнулся вместе со всеми в Железке, спрыгнул на рельсы, подтянулся посредством рук на противоположную платформу перед носом у машиниста встречной электрички. Покуда та тормозила, почистил брюки и чинно вошел – в этот час все едут не в Москву, а из. Анжела сделала ах, увидев его так скоро. Похоже, по сумме очков он заслужил награду, только когда и где эту награду вручить? Ира, так и растак, покрывать подругу не станет, у Иры, так и растак, другое совсем на уме. Эй, на ветру не сиди… Аллах подаст… уходи. Слава Богу, свалил. Анжела сегодня в ночь, Ирина в восемь часов приходит ее сменять.
Утро мыкалось, не зная куда приткнуться, вялое, само не свое. Аллаберген, притусовавшись к бригаде Аслана, и спал и не спал - в строящемся богатом доме, на будущем втором этаже, затащив наверх дощатую лестницу. Ему снились лунноживотые гурии, разносящие правоверным кофе на лунных подносах. К ларьку той порой подошел в пух и прах проигравшийся Жорик, наставил пушку левой рукой: даешь, блин, деньги! – Ну, ты даешь… наезжать на сестру! а вот я матери позвоню. – Звони, тварь, звони... расскажи про своих узбеков! небось она не похвалит. Когда не надо, менты тут как тут, а по делу их не найдешь. Непохмеленные мужики еле стоят на платформе. Перестреляй к черту всех баб – на них так и так нет сил. Трусить, Анжела, последнее дело… стреляй, блин, мне всё равно. У Жорика пушка тоже, блин, не стреляет… хрен с ней… останемся жить. А это еще, блин, посмотрим! Жорик бросает нож. Анжела, прогнувшись, словно танцовщица, пропускает нож в миллиметре от своей завлекательной поясницы – тот вонзается в дверь ларька. Ну, Гагик, ты мне теперь, блин, заплатишь обещанные восемьсот. Жорик бежит к платформе… твою и мою, блин, мать! Такая вот Кармен-сюита… такая теперь, блин, жизнь.
Даже по зимнему ленивому времени пришел конец Анжелкиной смене. Четким чекистским шагом идет Ирина, тяжеловатая для быстрого марша. Анжелка, нервно лотоша, показывает на нож, застрявший в двери. Нет, нет, не трогай… пусть Гагик увидит… я тут, блин, грудью на амбразуру ложусь – ему восьмисот рублей, блин, жалко! – Ладно, давай тетрадь, будем товар считать. Напиши вот здесь адрес братца… старый, какой запомнила. Мои ребята след возьмут… там он залег или где. Держи ключи от квартиры. Санечка дома, вечером сходит с тобой к бабЗое за сумками. Ляг пока на кушетку, поспи часов, блин, двенадцать. Самвел? пускай застрелится. С чувством чмокнула Анжелу на прощанье, та зябко передернулась и побежала мимо платформы по не залеживающемуся на месте снежку. Электричка всех с головой накрыла свистком – отработанных, выжатых досуха вроде нее и тех, кто тащился продать по дешевке кой-как восстановленные силенки. Анжеле было ни до чего: Ирина, Санечка, Самвел, Гагик, Аллаберген… в койку скорей, и спать.
Залег он действительно там: сошелся с хозяйкой, чтоб не платить. Сейчас, ввиду неудавшегося наезда, спал вполглаза. Проснулся, словно толкнули. Хозяйка кому-то втолковывала: кроме нее, никого здесь нет и не бывает. Скорее влез в брюки, и на чердак, там тайный лаз к алкашу-соседу. Того дома не было. Спустился, блин, с потолка на руках, задвинул досочку, открыл на задах оконце и – огородами, огородами. эфэсбэшники погодя разглядели следы на снегу, но уже простывшие. Электричка прошла по заказу, сняла беглеца с платформы и увезла в Петушки или, может, в Электросталь – не задавайте вопросов.
Сплю на Ириной жесткой кушетке – ей от подкожного жира помягче. Снится мне мать, теперешний муж ее – пропил, небось, весь дом. Если кто любит меня на свете – не для себя, за так – это мать. Всё равно с пустыми руками не явишься, и билет дорогой.
Я не сама проснулась – Ира мне позвонила: хватит, блин, дрыхнуть. Встала, брожу раздетая – Санечка не реагирует… с Ирой, небось, привыкнешь без спросу не выступать. Ира и Санечке звякнула: пойдешь с Анжелой за сумками. Их у меня всего две – нечего, блин, одеть. Ира мне приготовила пальто – на нее не лезет – и сапоги – перестали застегиваться на ней. Идем по морозцу вместе… совсем даже, блин, неплохо… чего она так затюкала своего мужика? Пошли на виду у платформы, я помахала Ирине – дескать, приказ выполняем. В Кучине пусто и глухо. Глупо, бабЗоя, без толку переживать… будет другая девчонка… привыкнете как-нибудь. – Нет, не привыкну… ты чисто полы мне мыла. Совсем забыла: твой брат заходил… сто лет его не видала. Я не знала – сказала: ты на работе. Так пешком и пойдете? – Нам, бабЗоя, легко… идти тут недалеко.
Возле платформы творится чтой-то неладное. Мы подошли поближе: Жорик, прикованный наручниками к Ириному окошку, рвется - чуть ларек не сволок - и рушит тонкую стенку. Но уж сигналят подъехавшие Ирины головорезы. Вот так обдернулся! с пушкою на Ирину! как следует не посмотрел, думал – Анжелкина смена… не на такую напал. Ира, а откуда наручники? – Гм… секрет фирмы… Санечка, рот закрой. Двурушники РНЕФСБэшники приняли у Ирины задержанного. Она у них что, в ФСБ продолжает работать? Вобще говоря, им больше хотелось бы поиметь дерзкого Аллабергена… ладно, и так сойдет… отчалили. Ну, кончай тормозить, несите сумки домой. Я и узбека твоего отловлю… ишь, наркомафия сраная. Мы пошли под слепящим глаза снегопадом, друг на друга не глядя, не обсуждая дел государственной важности. Начал, теткин муж, молчать при советской власти – помолчишь и теперь… желающих говорить хватает. Без тебя большевики обходились? обойдутся и новые русские. Молчи – за умного сойдешь… никому не проболтаешься, что у тебя жена в женской зоне надзирательницей была. Пришли. Анжелкины неправильные губы ни с того ни с сего целуют смеженные от страха Санечкины веки. Издевается? поглядел исподтишка – вроде нет. Грохнул на пол сумки, обнял узкие плечи.
Феерическое задержанье Жорика способствовало увеличенью популярности Гагиковой торговой точки, действительно находящейся совсем рядом с коварно уничтоженной Самвеловой. Гагику волей-неволей пришлось платить героическим защитницам ларька по восемьсот рублей в сутки, как рядились. И было с чего: кофе пошло гектолитрами, сигареты завозились всякий день. Не только справедливость двигала Гагиком при исполнении обещанья – он стал побаиваться Ирины, и не напрасно. В ее смену притащился Самвел, снедаемый горькой завистью обиженного. А где Анжела? у бабЗои ее нет. – В безопасности… я ведь предупреждала: не распускай рук… и на тебя наручники найдутся. Вот как заговорила… уж не предлагает Самвелу забрать подружку со всеми потрохами… быстро это она обнаглела. Или всегда была такой? слегка прикидывалась… самую малость… по перестроечному делу… теперь не считает нужным. Таков был примерный перевод с армяноязычной мысли Самвела, сползающей в не имеющую аналогов русскую брань.
В общем, Анжелка после своей смены с Самвелом не поехала, но объявила об этом лишь когда пришла Ирина. Самвел, чуя недоброе, уж час тут околачивался. Услыхав смелые Анжелкины слова, поднял было короткую руку. Ирина фыркнула конским фырком, и вопрос был исчерпан: Самвел поплелся раньше времени в автосервис. Это еще не всё: поодаль маячил Санечка – Ирина его притащила, чтоб проводил Анжелку домой… о самоуверенная слепота! И ФСБэшную машину Ирина вызвала на случай Самвелова буйства, только та вроде подзадержалась. Санечка с Анжелкой скрылись за высокой платформой, она взяла милого друга под руку. Тоню-юсенький снег лип к тонким Анжелкиным подошвам. И тут встал перед ними Аллабрген, черен как мурин, страшен как черт, в измазанной цементом Аслановой телогрейке. Не успев ни о чем подумать, сунул руку в карман за ножом – и нож там нашелся, его, Аллабергенов, кривой нож. Светающее небо молча глядело, как Аллаберген саданул его сопернику под ребро. Оно, небо, давно отстраненно думало: неужто Санечка будет счастлив? неслыханное дело. А припозднившаяся ФСБэшная машина приближалась к опустившему руки Аллабергену, остолбеневшей Анжеле, распростертому Санечке. И Санечкина душа отлетала, покидала неизбалованное тело.
