В регистратуре я наврала, как Стас велел, что мне, дурочке, надобно разрешенье на охотничье ружье. А им что. Хоть на установку «град». Фамилия моей врачихи была Полигушко. Небось «из» Украины. С четырех часов она. Нервничая, я всегда хочу есть. Рядом с диспансером сиротливого вида фабричка. Захожу в обшарпанную столовку. Не всё тебе Кипр и шведский стол. Один раз повидала – уже о себе возомнила. Обеденный перерыв кончился. И вообще у нас не за деньги, а по талонам. Вон, если хотите, нетронутое стоит. Творожная запеканка и три куска масла. Я всё слопала. Денег они с меня не взяли. Своя, на лбу написано. Психи уже сидят ждут Полиушку. Такие затюканные. Я без очереди пролезла – никто головы не поднял. У Полигушки обыкновенное человеческое лицо. Смотрит на меня без ихней профессиональной ненависти. Помню, когда еще жив был Виталик Синяев, лежал в институте Сербского, я его навещала. Тот еще был медицинский коллективчик. Советская карательная психиатрия. Состарились, но не смягчились. Квалифицируют инакомыслие как болезнь. Сую Полигушке паспорт. Ваша я? – Ну, вроде. По прописке да, а там посмотрим. У нас какое нынче число? - Двадцать третье мая две тыщи одиннадцатого года, понедельник. У меня только мать алкоголичка, а я здорова. (Показываю ей красный диплом филологического факультета МГУ. Хотела было прочесть ей из Тараса Шевченка, но вовремя остановилась. Стас предупреждал: не болтай лишнего. Только по делу. А я и так наговорила с три короба. Про смену имени молчи, Стас учил. Никаких ведьм, ровно их на свете нет. А то не видать тебе справки как своих ушей. Сколько денег Стас потратил на телефонные инструкции! Репетировал со мной – как Тинторетто реставрировал.) – Так вам чего, девушка? – Я там им сказала, что разрешенье на охотничье ружье. Но это всё фигня. Всё гораздо сложней.
Рассказываю, рассказываю Полигушке про свое житье-бытье. Долго рассказываю. А психи за дверью терпеливо молчат, ни гу-гу. Привыкли. Больше всего Полигушку задело, как Максим с Лилианой над моей головой договаривался. Она, Полигушка, аж со стула подскочила. И сестра вздохнула своей полной грудью. Все лавры Стасу. У меня, правда, память хорошая. В общем, великое дело бабья солидарность. Дали они мне справку, что у меня все дома. И деньги остались целы, я их даже не доставала.
С порога похвасталась Евгении трудно доставшейся бумажкой. Этого Стас заранее не предусмотрел, не разжевал мне. Ведьма разорвала справку прямо у меня в руках, и клочки аннигилировались на полу под неподвижным ее взглядом.
На другой день с утра пораньше я оседлала в Красногорске бетонный бордюр крыльца психдиспансера. Прием с восьми. Полиушка пришла с опозданьем, взглянула на меня хмуро: ну, что еще? Я сказала, что свекровь бумажку разорвала, и скорей прикусила язык: дальше ни-ни. Полигушка написала мне справку вторично, предупредив, что в третий раз писать не станет. И я поехала с драгоценным свидетельством своей вменяемости, в коей сильно сомневалась, прямиком к Инне. Инна же меня и кормила до Стасова возвращенья. А потом мы все дружно кормились с Тинтореттовых денег: я, Инна и неслух Денис.
56. Рассужденья и домыслы Гуслианы Рудольфовны
Почему люди так поляризованы? С одной стороны расчет и подлость (я уж не говорю о злом ведовстве, что всегда под сомненьем). С другой – благородство, самопожертвованье, щедрость. Кто-то привык к мысли, что создан по образу и подобью Божьему. Другой грезит о квадратноголовых инопланетянах. Свобода совести, блин. Для тех, у кого вообще есть совесть. Такой пусть верит во что ему удобно. А этих, дьяволовых, я объявляю вне закона. Их не принимает смерть (еще Гоголь заметил). Смерть – уже милость. Она не для всех. Наверно, и с той, со святой стороны, тоже есть бессмертье. Благое бессмертье. Но его мой разум пока не объемлет. Нехитрым умишком я придумала так. С других планет к нам могли и не прилетать. Не обязательно. И как нет небесной тверди, так нет на ней и бородатого бога, похожего на нас (или, напротив, мы на него). Но нами не исчерпывается. Что-то пронизывает наш мир, почти касаясь наших волос, зацепляя нашу реальность – гребенка в гребенку. Намного нас сложней, и бытует в других формах. Мало нами интересуется. Редко себя проявляет. И тогда мы говорим: чудо. Мы для них лишь муравьи. Иной раз обнесут наш муравейник решеткой, как в ботаническом саду, а то и не обнесут. Тогда беда.
Я слышала так. Наши два военных ведомства отдали два диаметрально противоположных приказа. Авиационный генералитет раз и навсегда запретил докладывать себе что-либо о летающих тарелках. У нас неопознанных летающих объектов нет. У нас всё под контролем. А морское ведомство тайно распорядилось детально информировать себя обо всех подобных явлениях и подозрениях. Дело в том, что НЛО неотвязно пасли наши суда-авианосцы, если на них находились ракеты с ядерными боеголовками. А если пустышки – тогда не сопровождали. Как утки, что спокойно летают над охотником с незаряженным ружьем. Но едва зарядит – облетают стороной. Чувствуют, блин.
Есть мысль, что верховное существо (существа), связанное (связанные) с нами в трех из многих своих измерений, не хочет (не хотят) допустить окончательной нашей гибели. Многомерный, многоликий, многорукий Бог существует если не полностью в нас, то наиболее существенной своей частию в нас. Ампутация головы ни в коем случае не допускается. Так было написано в дореволюционном фельдшерском справочнике. Вы скажете: Гуслиана, ты несешь сама не знаешь какую чушь. Уж коли дорожит нами, ценит нас (не смею сказать – любит), то зачем мучает? Из такой кровавой истории выбились – и снова в нее впилились. Что, страданье плодотворно для души нашей? но так мы договоримся до инквизиции. Не хочу такого знанья. Буду искать другого. Если оно открывается лишь за гробом – умру запросто. Подумаешь, эка важность.
Я: Гуслиана, остановись. Ты впадаешь в ересь.
ГУСЛИАНА (робко): Я не нарочно. Но это само напрашивается. Даже удивительно, что никто не высказал этого раньше.
Я: Заткнись. Сто раз высказывали. Ты что, всю философию перечитала? то-то.
57. Обыкновенное чудо
нашло меня у Инны. Вошел Георгий – молодой, лет сорока. Высокий, стройный, глаза как две новых сверхъярких звезды. Взор не оторвешь. Первая мысль была: если женат, я умру. Насчет отбить кого-то у меня не работает. Нехорошее это дело, и в голову не приходит, и не знаю как взяться, и шансов у меня никаких. У такого красавца небось и жена ой-ёй-ёй. Хорош, гад. Андрей Георгиевич, а не Врун Юрьевич. А вдруг свободен? мало вероятно. Но подождем умирать. Сверхсущества витают поблизости, аж иной раз волосы шевелятся. Чудо дышит у меня за спиной. Зацепи меня, чудо. Коснись меня.
Он сказал, что, являясь душеприказчиком покойного отца, взялся лично передать мне завещанье, в котором я упомянута. (Как в кино.) Все хлопоты о разводе (его?!? нет, моем…) согласно отцовской воле он также берет на себя. (Из всего сказанного я заключила лишь то, что увижу новоявленное божество мое еще не раз,) После развода мы всё оформим. (Что оформим?!? а, мое вступленье в право собственности, всего-навсего.) И ушел. Смеркается поздно, последние дни весны. В комнате стоит неостывшее сиянье.
58. Happy end
Он появлялся откуда-то из параллельного мира. Давал мне на подпись какие-то бумаги. К середине лета уже называл меня на ты. Смеялся: «Давай сменим тебе имя обратно на Надежду? поиграла – и хватит. Ведь вступают же разведенные люди в брак снова друг с другом. Правда, правда. Какие-то знаменитости.» Сразу же вслед за моим разводом так и сделали. Я переселилась на Сеславинскую. Евгении там не было, и портрета ее зловещего, ни ведьминской ее ауры. О Максиме я вообще не вспомнила. Другой кто покропил бы углы святой водой – мы только посмеялись. Это уже были мы, мы двое. Я рассказывала Андрею всё: как Евгению с того света спихнули, как она под люстрой летала. Андрей слушал, не потешался. Так бывало Георгий серьезно относился к моим приготовлениям бегства на случай, если придут арестовывать. О жене Андрея, существует ли она в природе, я больше не думала. Не стал бы столь совершенный человек подавать ложную надежду некрасивой Надежде, которой уже стукнул тридцать один год.
