А правильно ли вообще связывать культуру, духовное воспитание – и деньги? Вот, пожалуйста, вам ещё одна нарушенность – только уже не в литературе, а на уровне министерств.

В общем, попререкались мы несколько минут, после этого разговор прекратился.

Из письма В.Р. Мединскому:

«…Отсутствие твёрдой государственной руки, которая бы их контролировала, привело творческие союзы к низости и моральному разложению. Вместо продвижения талантливых писателей они лишь пытаются имитировать литпроцесс».

– Как вы думаете, возможно ли воплощение в жизнь предложенной вами программы литературы?

– Считаю, что сделать это вполне возможно. Просто нужно основательно всё реформировать. И умно, последовательно. Во-первых, нужно убрать всех литературных функционеров, которые заведуют премиями и журналами, либо – если с этим возникнут проблемы – лишить их всяческой государственной поддержки. Чтобы писатели, которых они продвигают, не ставились в один ряд с классиками. Это не тот уровень – ни по стилю, ни по масштабу идей и т.д. Ставить на освободившиеся места нужно людей, во-первых, молодых, во-вторых, которые уважают классику (и русскую, и мировую) и не приемлют эпатажа в литературе; тех, которые ценят настоящих писателей (для которых их дело – главное в жизни), а не выдавливают их в пространство коммерческих издательств, оставляя в премиальном и журнальном механизме то, что похуже.

А ценить – это значит продвигать в массы, печатать большими тиражами, всячески помогать. Ничего этого для настоящих, стоящих писателей в современной России я не вижу (и, кстати, в отношении себя тоже). Их как раз прессуют, издеваются над ними, кидают. И делается это под видом, что «мы хотим чему-то научить», «писатель должен узнать жизнь», «нужно, чтобы этот человек изменился» – то есть принял идеи, которые навязываются литературными функционерами. Я говорю, это просто посмешище.

Не те люди заведуют сегодня литературой.

Из письма А.К. Волину:

«…Я много лет вращаюсь в самых высоких литературных кругах Москвы, взаимодействую с редакторами и литературными функционерами – то есть непосредственно с теми, кто принимает решения о публикациях и присуждении литературных премий (как самых больших, так и остальных, с ними связанных). Знаю также механизмы входа в большую литературу – как это происходит, от кого зависит и т.д.

Считаю необходимым рассказать Вам лично о нескольких ситуациях, возникавших за годы моей работы в этой среде, о людях, которые в ней вращаются; об их образе мыслей и искажённых представлениях о том, что есть добро и справедливость (нравственная ничтожность накладывает большой отпечаток на действия чиновников и культурных кураторов, принятие ими решений и т.д.)».

Беседовал Константин УТКИН

Ода соколовской музе

Литература / Библиосфера / Юбилярий

Мощенко Владимир

Теги: литературный процесс

В новой книге «Голоса исчезают – музыка остаётся», где я пишу о самых дорогих для меня людях, о тех, кто сыграл решающую роль в моей писательской судьбе, одна из первых глав – «Несбывшаяся сирень Владимира Соколова» – посвящена не только этому великому русскому поэту, но и, конечно, его музе, Марианне, чьё имя хорошо известно неисчислимому множеству читателей. Я не мог не сказать о нашей молодости! Не мог не сказать о нашей с Володей духовной близости, которая возникла в Тбилиси, когда поэты были Поэтами, когда Грузия была нам ближе, чем Париж или Берлин, когда дружба между русскими и грузинскими стихотворцами (главный апологет которой – Борис Леонидович Пастернак) была не побочным симптомом жизни, но неукоснимым правилом её. И одно из самых ярких воспоминаний – как уже вечером, придя со мной в гостиницу «Сакартвело», несмотря на поздний час, Володя вдруг захотел побывать на улице Чавчавадзе. «Пойдём-ка, покажешь мне, где живёт вдова Тициана Табидзе. Её ведь, кажется, Ниной Александровной зовут? Не каждому поэту Бог даёт такую подругу».

Из сегодняшнего дня отвечаю ему: конечно, не каждому (Светлана Евсеева когда-то в отчаянии написала: «Поэты умирают без любви!»), но тебя Господь не обошёл Своей милостью. Он дал тебе Марианну; благодаря и ей твоя «несбыточная сирень» ни на миг не увядает; ты Марианну предвидел, долго и тяжко вы шли друг к другу. Да, тяжко. Даром ли «тихую лирику» разрывал крик из-за колоды, лёгшей на прах его мук! Ночами в горах, в Квишхети, под свирестенье цикад он в сердцах мог вдруг открыться пронзительнейшими строчками: «Это удивительно! Я один… / Хорошо качается снежный мрак… / С малых начиная, до больших седин / доживу и сдохну, не заметив как». И ещё: «В минуту давнюю, не дорогую, / глаза случайным блеском ослепя, / я ждал тебя, когда я ждал другую, / возможно, где-то около тебя…» Это было темой многих наших разговоров – и высоко над Курой, в Боржомском ущелье, и в Переделкине. В нём душа росла, «не убывая, как цветы, что некому дарить». Он боялся, что на рубли разменяет листву, на гроши капель, хотя ему «хотелось всего-то любви да единственной в мире души». Марианна, которая знала наизусть его стихи, дыша ими в далёких странствиях и даже у египетских пирамид, пришла наконец к нему, отказавшись от всего, чем окружали своих жён советские вельможи, – от заграничной роскоши, шикарных вилл и лимузинов, когда она, по её признанию, проживала чужую жизнь. Пришла к тому, кто был, как всегда, искренен, говоря: «Упаси меня от серебра / и от золота свыше заслуги. / Я не знал и не знаю добра / драгоценнее ливня и вьюги». Одиннадцать лет их бездомной любви, отразившейся в «гербарии сырых тротуаров», «под ветром большой синевы», уносящем «зонтик лимонного цвета» той, кого он не мог забыть. Все любители поэзии знали наизусть строки надежды и грусти: «А мне надоело скрывать, что я Вас люблю, Марианна» . Москва толковала об этом романе – кто с недоумением, кто с сочувствием и потрясением.

Встречаясь, они бродили по Москворечью, по набережным, по улочкам с дворами, полными таинственною глубиной, по Рублёвскому монастырю, шли к Третьяковке, к дому, где им предстояло жить. Володя был запущен, как заброшенный сад, был подавлен нескладицами своего бытия, из-за которых в нём вспыхивали приступы «русской болезни». И всё же Марианна не могла ни на шаг отступить, видела, как он нуждается в ней – ошеломительно красивой и отзывчивой на то, что сделало Соколова Поэтом Всея Руси. А он всё больше постигал её. И говорил мне восторженно о её учёбе в МГУ, о её дипломе «Эпические мотивы в творчестве Римского-Корсакова», о её фольклорных экспедициях по Ярославщине и Заонежью и самых первых литературных опытах, о том, как она совсем юной возглавила музей А.П. Чехова на Садовом кольце… Он гордился её творчеством, потому что она работала взыскательно, вдохновенно; мгновенно разошлись её книги «Я увидела тебя» (М., 1990), «Последний сад (сборник эссе о Чехове)» (М., 2000), её переводы молодых грузинских поэтов, карачаевки Назифы Кадиевой, поляка Виктора Ворошильского, македонских поэтов.

Легко сказать: Марианна, ставшая Володиной Музой, возродила его к жизни и вечной поэзии. Но на деле это было очень и очень нелегко, это было подвигом, который никак не состоялся бы у «людей, обделённых любовью» . Этой самой любовью дышат даже её эссе, её телефильмы о Чехове («Всего четыре года», «Посылаю Вам пьесу», «Чайка на занавесе», «Сахалинские страницы»), о Соколове («Однажды я назвал себя поэтом»)… Немало сделано ею для увековечения памяти Володиного дяди – замечательного писателя Михаила Козырева , в связи с чем она заметила: «Соколов, уже переживший первые свои трагедии, был в сорокалетнем возрасте признанным, почитаемым мэтром поэзии. Козырев же в этом возрасте горестно ощутил, по его собственному выражению, «таянье славы» – запреты, зависть, замалчивание. Как говорится, разные судьбы. Но и – удивительная общность, мистические совпадения, «жгучая» лирическая связь. Трепещущая «связующая нить» времён и событий». Марианне удалось каким-то чудом разыскать рукопись романа Козырева «Девушка из усадьбы», считавшуюся утерянной. Это была настоящая литературная сенсация. «Представляешь, – говорила она, – вот у меня в руках эта книга, завёрнутая в бумагу, в красной обложке!..» Остаётся надеяться, что труды Марианны Евгеньевны окажутся не напрасными и роман, к которому ею уже написано предисловие, будет наконец-то издан.