Как же в таком случае объяснить, что оба племени имеют сходный по звучанию щелкающий язык? — задумались Найт и Маунтэйн. Ведь если верить утверждениям специалистов- языковедов, щелканье относится к категории таких звуков, которые в ходе обычной эволюции языка быстро заменяются сочетанием нещелкающих согласных, между тем как обратный процесс не происходит практически никогда.
Это означает, что, если бы у этих племен сначала возник обычный, нешелкаюший язык, он никогда бы не дегенерировал обратно в щелкающий. Исходя из этих рассуждений, Найт и Маунгэйн пришли к выводу, что щелкающие звуки составляли основу также и того языка, на котором впервые начали (и до сих пор частично продолжают) говорить эти племена. А поскольку эти племена являются чуть ли не самыми древними представителями современного человечества, то можно предположить, что и все прочие группы тогдашних Гомо сапиенс тоже говорили на таком языке, но у всех, кроме нескольких, самых примитивных, эти щелкающие звуки позднее заменились различными согласными.
Некоторые лингвисты встретили гипотезу Найта-Маунтэйн сдержанно. Южноафриканский лингвист Энтони Трйэл отметил: новая гипотеза не объясняет, почему все прочие человеческие группы не сохранили слов- щелчков, и лишь эти несколько племен не поддались давлению эволюции. Против гипотезы Найта-Маунтэйн выступил также археолог Ричард Клейн, который указал, что, согласно господствующим представлениям современной палеонтологии, первый праязык, каким бы он ни был, возник примерно 50 тысяч лет назад. Между тем, если верить результатам молекулярно-генетического анализа Найта- Маунтэйн, предки племен Джутванси и Хадзабе разошлись уже 112 тысяч лет тому назад (плюс-минус 42 тысячи), а это значит, что общий для них щелкающий язык должен был появиться еще раньше.
Споры продолжаются. Как к ним относиться?
Все познается в сравнении, то есть в контексте. В данном случае таким контекстом являются представления современной науки о происхождении языков вообще. У истоков этих представлений лежит простой, но трудно разрешимый вопрос, почему вообще существует такое множество разных языков (поданным современной лингвистики, их насчитывается на Земле от 4 до 6 тысяч, причем почти 90 процентов относятся к исчезающим)? Известный американский лингвист Стивен Пинкерсчитает: языки возникают и развиваются так же, как появляются и развиваются различные биологические виды, посредством процессов мутаций, наследственности и изоляции.
Если следовать такому подходу, то придется признать, что. подобно ветвлению биологических видов, языки тоже возникают путем ветвления, и тогда, восходя вспять по этим ветвям, можно проследить, как различные — сегодня — языки сливаются в один «вчерашний» праязык. Такие попытки предпринимались уже давно, с тех пор, как в 1876 году британский судья в Индии сэр Уильям Джонс заметил сходство ряда слов в европейских языках со словами мертвого индийского языка санскрита. Дальнейшее изучение подтвердило правоту Джонса и настолько расширило его наблюдения, что стало возможным говорить о существовании в древности некого «протоиндоевропейского языка», из которого произошли многие нынешние языки Европы и Азии.
Последовательное применение тех же методов к другим языкам позволило возвести многие из них к общим предкам.
Так, американский лингвист Джозеф Гринберг показал, что все 1500 африканских языков могут быть объединены в четыре большие группы (в одну из них, койсанскую, входят, кстати, и «щелкающие» языки Джутванси и Хадзабе).
Позднее тот же Гринберг выдвинул гипотезу, что все языки аборигенов обеих Америк — это результат ветвления трех крупных ветвей (групп), древнейшая из которых, Америнд (объединяющая множество языков, от Северной Канады до Патагонии), восходит к праязыку первой группы азиатов, пришедших в Америку через Берингов пролив более 12 тысяч лет назад.
Еще дальше в древность пытаются проникнуть русские лингвисты Иллич-Свитыч, Долгопольский и другие. И наконец, еще один русский лингвист, Старостин, предпринял попытку объединить всю сино-кавказскую языковую группу с Ностратитом и Америндом в общий праязык СКАН, еще более древнего происхождения.
В этих построениях просматривается отчетливая тенденция «взойти» (или, если угодно, спуститься) к «самому первому» на Земле языку. Увы, надежно проследить ветвление языков вспять можно лишь, по мнению самих же лингвистов, лишь на 5 тысяч лет назад, иногда, в редчайших случаях, на 10 тысяч, ибо, не говоря уже о скудости доступных сравнительных данных, языки меняются (и расходятся) крайне быстро — к примеру, английский всего лишь тысячу лет практически совпадал с тогдашним северогерманским. (Столь же быстро они исчезают — многие ныне существующие языки, особенно в Африке и Океании, обречены исчезнуть в течение ближайших 100 лет.)
По всему по этому судить о том, каким был «самый первый» язык, возникший то ли 50, то ли 100 тысяч лет назад (в зависимости от того, мнение какого лингвиста мы примем), имеющиеся у науки данные пока не позволяют. Эти данные позволяют лишь делать более или менее обоснованные догадки.
В этой области науки тоже есть своя иерархия вопросов. Первый из них опять выглядит на первый взгляд простым, а на второй взгляд оказывается крайне трудно разрешимым — как, собственно, возникли речь и язык? Этот вопрос, как легко понять, ведет напрямую к интересующей нас проблеме — каким был характер этого языка, — и поэтому он представляет для нас особый интерес. Многочисленные гипотезы на сей счет можно разделить на несколько больших групп.
Одна из них утверждает, что язык возник путем постепенного и непрерывного усложнения. Сторонником такого взгляда был знаменитый лингвист Йесперсен.
Другая группа гипотез сводится к утверждению, что язык появился «мгновенно», как кролик из шляпы фокусника. Эту точку зрения разделяет не менее знаменитый Хомский, который характеризует рождение языка как «поистине внезапное появление качественно нового явления, происходящее по достижении определенной сложности организации системы». С этой гипотезой связано убеждение, что язык появился в результате какой-то единичной мутации, породившей у Гомо сап иене некий особый «ген речи» (см.рассказ о мутациях у предков человека и на стр. 27- 28).
Сюда же примыкает гипотеза «экзаптации» появившегося у Гомо сапиенс большого мозга; экзаптацией называется использование уже существующей структуры для новых функций — как, например, треугольники, образующиеся между арками церковного свода, оказывается возможным использовать для изображения фигур апостолов и святых. Наконец, еще одна группа авторов склоняется к так называемой S-теории, которая видит траекторию эволюции языка в виде латинской буквы S — сначала происходит очень длительное накопление первых осмысленных звуков и слов, затем — быстрый рост и превращение этого накопленного запаса в подлинную речь и далее — стабилизация уже сформировавшегося языка и его постепенное ветвление.
Здесь тоже идут яростные споры. Представляется, однако, что если даже язык возник достаточно «внезапно», в результате появления «гена речи» или каких-то «свободных модулей» в большом мозге, он все равно должен был иметь некую материальную основу в виде каких-то предсушествующих звуков, «протослов», а «внезапным» было лишь быстрое скрепление этого словесного массива воедино с помошью грамматических правил и синтаксических структур. Если же язык развивался постепенно, то гипотеза о существовании такого «первичного массива» осмысленных звуков и протослов представляется тем более естественной. И тут мы подбираемся наконец к вопросу, с которого начали: на основе чего сложился этот «первичный массив»? Иными словами — каково было происхождение языка? Или еще иначе — каким был пра-пра-праязык? Самую первую более или менее научную гипотезу по этому поводу высказал шотландец Монбоддо, опубликовавший в 1773 году шеститомный труд о происхождении языка, в котором утверждалось, что люди научились говорить... у птиц.
В самом деле, язык птиц, как и людей, «двуслоен»: он состоит из «сигналов» и «песен», в нем есть интонация и ритм, каждая нота по отдельности лишена смысла, осмыслена лишь вся мелодия в целом; в птичьем языке имеются «диалекты», характерные для разных видов птиц; птенцы обучаются пению у взрослых и проходят период «детской болтовни» (а если их рано изъять из гнезда, петь не научаются), наконец, оба этих языка контролирует одно и то же — левое — полушарие мозга. Гипотеза «птичьего» происхождения человеческого языка имела множество сторонников (одним из них был упомянутый выше Йесперсен, утверждавший, что праязык был «пением, мелодией, музыкой»).
