Я даже устроилась работать после школы официанткой в авто-кафе «Тэйст-энд-Гриль». В этот же день я съела (и тут же вытошнила) свой первый чизбургер с беконом. Но Берни Харнед, владелец, помог мне потихоньку поднять толерантность к фаст-фуду и жирам до Фрито-Пай[6], в то время как я продвинулась по карьерной лестнице от официантки, обслуживающей автомобилистов, до гриль-персонала. На свои кровные я покупала новые шмотки, диски, косметику, калорийную нездоровую пищу – запретные маленькие сокровища, которые держала в старом сундуке у изножья кровати.
А после моего зачисления в университет Миссисипи у матери явно что-то переклинило в мозгах. Даже больше, чем когда она в конце шестидесятых давала концерты. Очаровательная чудаковатость помогла ей получить пропуск в мое общежитие, а затем и в съемную квартиру, чтобы, по ее словам, навещать меня в любое время. Мамуля использовала этот доступ, чтобы «помочь» мне разобраться с ненужными для меня вещами, такими как, например, мясо на обед (то, что я ела плоть животных уже плохо, но нельзя забывать о нитратах!), неорганические продукты (это же отрава под видом пищи), химические моющие средства (пищевая сода и разбавленный уксус гораздо эффективнее). А когда она выбросила целую коробку пастилы, я стала держать все вкусняшки под замком. Но вернувшись однажды домой увидела, что она отнесла пластиковый контейнер с моим скарбом в пункт сбора вторичного сырья.
Мамуля искренне считала, что действует в моих интересах… в своей искаженной, себялюбивой манере. Кроме того, как можно сказать родной матери, что ей не рады? Почему я злюсь на нее за то, что она выбросила кучу дряни, вредной для меня? Мама ведь печется о моем здоровье. К тому же, разве не заменила она это на низкокалорийные хлебцы, соевые сосиски и печенье с кэробом[7] – все, что я любила в детстве? Спорить с ней все равно, что пытаться удержать угря, смазанного маслом. Стоит мне подумать, что крепко ухватилась – она изворачивалась и меняла тактику.
Так что я усердно училась и мечтала, что степень по маркетингу обеспечит меня работой в Иллинойсе, Нью-Йорке, Калифорнии – любом далеком от Миссисипи штате, куда я смогу добраться. Я мечтала об уединении, тихом уголке, собственном доме, куда родители не смогут вломиться в любой момент, просто выпросив запасной ключ у слесаря.
Папуля исповедовал пацифизм. То есть не встревал между нами с мамой во время наших перепалок. Потом мы с мамулей поспорили почти за месяц до выпуска по поводу их приезда на церемонию вручения дипломов. Родительница хотела в тот уик-энд посетить конференцию по влиянию фармакологических отходов на водоснабжение. Когда я запротестовала, она заявила, что в первую очередь я сама не должна принимать участие в таких помпезных, высокомерных, бессмысленных церемониях. Я ответила, что это моя помпезная, высокомерная, бессмысленная церемония, и мамуля не умрет, если на одно утро задвинет подальше множество своих принципов и для разнообразия порадует меня.
- Вот всегда так, черт возьми! – орала я. – Пытаетесь завладеть всеми сферами моей жизни! Ходите за мной и чуть ли не обрезки ногтей собираете на память, а когда случается что-то по-настоящему важное, важное для меня, вам до лампочки! Потому что я не хожу в школу, ратующую за экологию. Я не изучаю правильные предметы. Считаете, что это учителя промыли мне мозги? Да вы хоть знаете, что большинство людей были бы в восторге, что их дочь закончила колледж с хорошими оценками?! Когда же вы оба начнете вести себя как нормальные родители?
Вот после этого папуля и свалился от тяжелого сердечного приступа.
Похоже, никакие овсяные отруби сердечнососудистую систему не защищали.
Именно мне пришлось заниматься госпитализацией и разговаривать с врачами вместо матери, театрально заламывающей руки. Я вернулась в общину, чтобы помочь, пока папа выздоравливал. А когда он встал на ноги, я нашла работу в небольшой компании в пригороде Джексона, занимавшейся рекламными вкладышами для газет. Тратить час на дорогу в один конец, чтобы отметиться на работе, было утомительно, но, когда в конце рабочего дня меня ждал собственный домик, – это того стоило.
Вскоре мама принялась за старое. Утром, днем и вечером родители появлялись на моем пороге с огромными тарелками маринованного тофу, травяными чаями, а то и сентиментальными, пропахшими марихуаной, сувенирами родом из детства. Все стало хуже после моей помолвки с Тимом, аварийным комиссаром, чей страховой офис находился рядом с моим. Мама часто повторяла, что встречи в Старбаксе по утрам за латте служили доказательством, что наши отношения обречены на провал. Ничто, связанное с Кофеиновой Империей Зла, не сулило по ее мнению ничего хорошего.
Тим Галлоуэй был олицетворением всего, что ненавидели мои родители. Консерватор, христианин, продукт полноценной семьи и домохозяйства с двумя источниками дохода. Он с готовностью платил налоги. Входил в клуб «Стейк месяца». Хотя внешне Тим явно не был в моем вкусе, с ним я чувствовала себя в безопасности. Он уравновешенный, забавный и добрый. У него имелся пятилетний план, который, после определенного количества весьма традиционных свиданий типа «ужин-кино», включал и меня. Да, не было ни пламенной страсти, ни умопомрачительных сексуальных шалостей, но это и к лучшему. Я знала, чего ожидать.
По крайней мере, думала, что знаю, вплоть до того момента, когда однажды в среду за обедом Тим не попросил вернуть ему кольцо. Даже не смог придумать приличной истории, которую можно было подсунуть Каре. Он не встречается с другой женщиной. Бога ради, чтобы порвать со мной, он принес цветы. Тим просто почувствовал, что ошибся, так скоро сделав предложение. Пару десятков раз он упомянул моих родителей и тот факт, что я, кажется, невероятно одержима идеей оставаться «нормальной» и меня не волнует, во что это обойдется.
Когда я отправилась домой, чтобы помочь Тиму собрать вещи и съехать, то поняла, что чувствую себя скорее виноватой, чем задетой. А ведь должна страдать, теряя кого-то, с кем планировала провести остаток жизни. Тим оказался прав. Я выбрала его потому, что знала – родители не одобрят. Собственно говоря, я и маркетинг выбрала, поскольку им они точно никогда не будут заниматься. Папа сказал, что работа в рекламе сделает меня винтиком в корпоративной машине, и я иду против всего, чему они меня учили. Людям родители говорили, что я занимаюсь утилизацией макулатуры.
Я чуть не обрекла себя на пресный брак и бесперспективную карьеру из-за своего глупого бунтарства. Даже притом, что много лет билась за свою независимость, я продолжала позволять им влиять на каждое мое решение. Мне двадцать девять лет. Пора бы уже прекратить жить, как избалованный испуганный подросток. Я хотела начать с нуля, поехать куда-то, где бы никто не знал меня и мою семью, где бы родители не достали меня. В то же время я боялась начинать с чистого листа. Что если я все эти годы лишь использовала родителей как оправдание? А если причиной моего недовольства было то, что я всего лишь заурядная жалкая личность?
Я поехала в Гранди, зная, что не смогу, вероятно, найти работу по специальности. Но я унаследовала небольшой капитал от дедули и бабули Дюваль. Задолго до их смерти мама сказала, что не желает «кровавых денег» от семейной мясной лавки и шашлычной. Что сделало меня единственной наследницей. Я копила и осторожно инвестировала наследство, и это помогло выжить на стипендию в колледже и жалкие комиссионные в начале карьеры. Теперь оно поможет обосноваться в Гранди.
Мой план – поскольку, конечно же, у меня был план – состоял в том, чтобы бесцельно жить в Гранди, так сказать, плыть по течению год. Моя замечательная работа в Гольфсайде менеджером по рекламе совсем меня не вдохновляла. Я не уходила домой в конце дня с мыслями «Надо же, а я и вправду сегодня сделала кому-то доброе дело».
Хотелось понять, чего я хотела от жизни, когда не делала выбор назло. У меня было достаточно средств, чтобы в комфорте жить год или два, пока я размышляла. И если за год справлюсь, то заплачу первый взнос за дом Майерса, найду работу, и пущу корни. Если нет, всегда оставался Вашингтон и Нью-Йорк. Вот черт, да я бы и в Обезьяньей брови, штат Кентукки, жила, если бы нашла там свое место.
