Между прочим — мелкая, но забавная деталь — в этом собрании на стороне студентов-сионистов выступил специально приглашенный ими для этого «молодой и одаренный оратор-сионист Мартин Бубер». А мы-то думали, что он был философ, кабинетный ученый и т. д. Или это были времена, когда кабинетные ученые выходили на трибуны?
Ну, а дальше события развивались естественным путем — группа молодых активистов начала завоевывать симпатии молодежи и теснить стариков. Во-первых, Герцль не мог увлечь молодежь как в силу разницы в возрасте и темпераменте, так и в силу различий в культуре. Герцль плохо знал российское еврейство, а оно составляло существенную часть этой молодежи. Роль Герцля, полагавшегося на дипломатическую деятельность, в значительной мере состояла в том, что он готовил мировое общественное мнение и сильных мира сего к восприятию самой проблемы. К восприятию, в конце концов, евреев как субъектов (не объектов!) еврейской политики. Так что Вейцману — и он, наверное, это понимал — отчасти расчистил дорогу и Герцль. Другое дело, что эта дорога оказалась из одних завалов… Но без Герцля она могла бы оказаться вовсе непроходимой. Политические лидеры и общественные движения действуют не только параллельно, но и последовательно. Пусть это утешит тех, кто сошел со сцены.
3. Женева и Манчестер
Одна из проблем, в обнимку с которой Вейцман прожил всю жизнь — это совмещение научно-инженерной и общественной деятельности. Он был химиком, автором более 100 патентов — что уже говорит о многом. Позже мы узнаем и еще кое-что о его работах. Проблема совмещения профессиональной и общественной деятельности возникает время от времени и перед другими еврейскими деятелями. Случай Вейцмана относительно прост — его химические работы были чрезвычайно важны для Англии. Это открыло ему путь в такое общество, в такие кабинеты, куда бы иначе он не попал, а если бы и попал — то в роли просителя, а не партнера. Но дело не только в этом. Научная и инженерная деятельность вырабатывают ясность мышления, привычку уважать себя и партнера и требовать уважения к себе. Согласимся, что все эти качества необходимы любому политику, а еврейскому политику тех лет (когда евреи были просителями) — в особенности. Но занятия наукой имеют и недостаток. Ученые часто бывают недопустимо категоричны в своих суждениях и недостаточно гибки. В Вейцмане, по-видимому, эти недостатки проявлялись в малой, а достоинства — в большой мере. Ну что ж, нам повезло…
А пока что доктор Вейцман жил в Женеве и занимался химией и, естественно, сионизмом. Причем именно на этом участке своей биографии — больше сионизмом. В это время на Четвертом сионистском конгрессе был основан Еврейский Национальный Фонд. Все мы знаем, какую важную роль он сыграл в дальнейшем. Именно в те годы было основано в Женеве первое сионистское издательство и журнал. Как мы видим, сионистское движение с самого начала придавало большое значение печатному слову. Для евреев это, конечно, естественно; все мы знаем, какую роль сыграла, например, в советском еврейском движении «Библиотека Алия»[3].
Именно в это время начала широко обсуждаться идея создания Еврейского университета в Палестине. Идея, опять же, для евреев более чем естественная. Особенно если вспомнить один из ключевых пунктов нашей истории. Помните — «дай мне Явне и его ученых». Вполне возможно, что выговорив себе у Тита университет в Явне, рабби Иохананбен Закай{2}[4] спас иудаизм после разрушения Храма. И еще одно важное событие произошло в эти годы — Хаим познакомился с ростовчанкой Верой Хацман, своей будущей женой. Вот что он об этом пишет: «Поначалу мы встречались довольно редко, ибо оба были поглощены учебой, но при каждой встрече я пытался пробудить в ней интерес к волновавшим меня проблемам. Сперва мне казалось, что она на многое реагирует спокойнее меня — да так оно в какой-то степени и было. Но со временем я начал понимать, что за ее внешним спокойствием скрывались глубокие чувства, незаурядный характер и понимание; эти качества, привлекательные сами по себе, внушали мне уверенность, что я нашел в ней не только будущую жену, но и товарища, друга, помощника. В какой мере оправдалась эта уверенность, показало будущее; могу только сказать, что во всех перипетиях моего довольно беспокойного существования она всегда умудрялась организовать нашу жизнь так, что я ощущал за собой надежный и, насколько это было возможно, безопасный тыл».
Конец пребывания Хаима Вейцмана в Женеве совпал с тяжелым периодом в жизни русского еврейства, с разочарованием в сионистских рядах, вызванных Планом Уганды{3}[5] и смертью Герцля. К тому же ужесточилось преследование евреев царской властью. Этому способствовала повышенная революционная активность еврейской молодежи на фоне общего антисемитизма.
В марте 1903 года Вейцман совершает поездку по России, пропагандируя идею создания Еврейского университета и занимаясь сионистской пропагандой вообще. Вейцман проехал по всей черте оседлости, потом побывал в Ростове-на-Дону, Баку, Санкт-Петербурге. В своих воспоминаниях он описывает свои впечатления, тепло пишет о людях, с которыми общался. Заметим, о своих знакомых, коллегах, даже об оппонентах и противниках он пишет хорошо.
Когда X. Вейцман находился в Варшаве и уже собирался ехать в Женеву, произошел Кишиневский погром. Вейцман вернулся в Россию и занялся организацией групп самообороны. Когда же он наконец прибыл в Женеву, он — как сам пишет — «был совершенно подавлен; мои научные занятия казались мне бессмысленными… печать панических настроений, ставшая лишь более заметной после Кишиневского погрома, лежала на сионистском движении уже в течение ряда лет. Мысль о „немедленном решении“ преследовала нас на каждом шагу, отвлекая от трезвого анализа и насущных действий».
Тем более важно и показательно, что и в этой обстановке он действовал разумно и взвешенно. Вейцман направляет подробный отчет со всесторонним анализом ситуации Герцлю. Тот, действуя в рамках своей тактики, добивается встречи с Плеве, «палачом Кишинева». После этих переговоров Плеве издает ряд декретов, направленных на полное подавление сионистской деятельности. По-видимому, еврейская дипломатия зашла в некоторый тупик.
На Шестом сионистском конгрессе Герцль выступил с известным Планом Уганды. Вот что пишет Вейцман по этому поводу: «Как могло случиться, что Герцль всерьез был готов на такую подмену сути целей сионистского движения? Это было логическим следствием его интерпретации сионизма и его понимания той роли, которую движение должно было сыграть в жизни евреев. Для Герцля и многих, кто следовал за ним, — может быть, даже для большинства еврейских представителей, собравшихся в Базеле, — сионизм означал немедленное решение проблем, угнетавших наш глубоко измученный народ. Если он не давал такого решения, то, по их мнению, он вообще ничего не давал. Это представление было одновременно и упрощенным, и наивным, и чрезмерно идеалистическим. Большие исторические проблемы не имеют немедленных решений. Можно лишь двигаться по направлению к таким решениям. Герцль, наш руководитель, придерживался противоположного мнения, и ему суждено было пережить разочарование. Герцль побывал в России и увидел черту оседлости и страдания ее жителей. Отчаявшееся еврейство повсюду встречало его как своего избавителя, и теперь он чувствовал себя обязанным как можно скорее помочь русскому еврейству. И поскольку Палестина в данный момент была недоступна, он не считал возможным ждать, ибо волна антисемитизма росла с каждым днем и, по его собственным словам, „нижние этажи еврейского дома были уже затоплены“. Случись что-нибудь — и может просто не хватить евреев, чтобы возродить Палестину. Поэтому британское предложение — это дар Божий; оно приспело как раз вовремя, как та самая соломинка для утопающего. Было бы жестоко и неразумно отвергнуть шанс, который может никогда не повториться».
