По иронии судьбы, в Хокс-хилле, где зоркий глаз Беллы подмечал каждый изъян, Джессике было стыдно за убогость своего дома. Теперь же глаза Беллы едва не вылезали из орбит при виде всего, что окружало ее, — бесценные полотна Тициана, украшавшие стены, севрский фарфор, абиссинские ковры и, разумеется, коринфские колонны. Об убранстве и интерьере, конечно же, позаботился сам несравненный Адам[5]. Джессика могла бы почувствовать себя отмщенной, могла бы даже торжествовать, но она ощущала только жалость. Сама того не подозревая, Белла владела тем, чего купить нельзя ни за какие деньги, — у нее был любящий муж. Руперт стоял подле нее с грустной улыбкой на лице, видимо, понимая, что ему никогда не удастся разжечь в глазах жены того восторга, который горел в них при виде богатства Дандас-хауса.

Джессика невольно вспомнила ночь в Хэйг-хаусе, когда кто-то покушался на ее жизнь. Но чем больше она об этом размышляла, тем сильнее убеждалась в том, что это сделала Белла. После событий той ночи Джессика настолько утратила присутствие духа, что, когда на следующее утро Лукас сообщил ей, что они сегодня же уезжают в Лондон, она готова была обещать ему все, что угодно, лишь бы он увез ее подальше от этого дома. В тот день Лукас помог ей сохранить достоинство без особых усилий с ее стороны. К тому же он обещал, что станет ее мужем на ее условиях. Джессика верила, что Лукас не нарушит обещания.

Ни одной женщины я не желал так сильно, как тебя, он сказал ей и это.

«Желал», а не «любил». Только наблюдая за поведением Руперта и его отношением к Белле, она заметила различия. Лукас предложил ей руку, но не сердце.

Вокруг нее люди оживленно беседовали. Джессика улыбалась, вежливо отвечала и сама задавала вопросы, но мысленно то и дело возвращалась к тому дню, когда в последний раз побывала в Хокс-хилле. Возможно, ей не следовало заезжать туда, но она не хотела, чтобы мальчики подумали, будто она их бросила. Прощание стало большим испытанием для всех. Джозеф сказал, что если ребята не прекратят плакать и ныть, то он, подобно Ною, построит себе ковчег и, уединившись в нем, уплывет от них по Темзе. Когда она высунулась из окна кареты, чтобы последний раз помахать им, Джозеф очень серьезно и тихо, только для нее одной, сказал:

— Да здравствует Джессика Хэйворд!..

— А не сестра Марта? — так же тихо спросила она.

Старик покачал головой.

— Я ставлю на Джессику Хэйворд, — уверенно произнес он.

Прощальные слова старого борца растрогали ее до слез.

Кто-то рядом очень громко сказал что-то о Дандас-хаусе, и Джессика вернулась к действительности. О да, это прекрасный дом, согласилась она и посмотрела вокруг. На ее скромный вкус, интерьер отличался слишком большой роскошью, но не мог не вызывать восхищения. Внутри дом был отделан мрамором цвета охры и украшен колоннами с золотым бордюром. Снаружи он представлял собой красивое здание в неоклассическом стиле. Особняк стоял в самом центре Мэйфер, но так как западный фасад выходил на Грин-парк, создавалось впечатление, что Дандас-хаус — загородный дом, хотя Пиккадилли, самая оживленная улица Лондона, находилась всего в нескольких минутах ходьбы от него.

— Ты о чем задумалась? — услышала она обращенные к ней слова мужа.

Она подняла взгляд на Лукаса, не сводившего с нее глаз.

— Я любовалась твоим домом, — ответила она. Лукас посмотрел по сторонам и удовлетворенно вздохнул.

— Не похож на Хокс-хилл и монастырь, да, Джесс? — спросил он.

— Да, но это не значит, что он лучше, Лукас, — сказала Джессика и добавила: — Просто они разные.

— К чему этот резкий тон, Джесс? — В глазах Лукаса угасли смешинки. — Мне казалось, что тебе здесь нравится. Ты сама сказала это моей матери.

— Это правда, мне здесь нравится, — кивнула Джессика. — Но я была счастлива и там, откуда приехала.

Поняв, что излишней резкостью она могла обидеть Лукаса, Джессика стала оправдываться, но гости прервали беседу молодых супругов. Мужчины, о чем-то увлеченно беседуя, увели Лукаса, и Джессика, оказавшись в одиночестве, прошла в столовую. Длинные столы, покрытые шелковыми узорчатыми скатертями, были заставлены разнообразными яствами. В свете канделябров ярко блестели серебро и хрусталь. Нарядные лакеи — в напудренных париках, белых шелковых панталонах и серебристых курточках — сновали взад-вперед, предлагая шампанское, виски и другие напитки. На возвышении небольшой оркестр играл что-то размеренное, даже несколько торжественное, если не сказать — величавое. Смех и громкие голоса порой заглушали музыку. Джессике казалось, что лицо превратилось в улыбающуюся маску. У нее разболелась голова. Через высокую арку она прошла, Малиновый зал и первой, кого там увидела, Элли.

Девушка стояла у огромного французского окна одетая в платье, которое Джессика считала слишком взрослым для нее. Платье из расшитого цветами голубого шелка имело глубокий вырез, чрезмерно обнажавший белую, не совсем еще оформившуюся грудь. Туго завитые локоны украшали нитки жемчуга. Она была хорошенькой юной девушкой, но очень старалась выглядеть старше своих лет.

При виде Элли Джессике захотелось незаметно выскользнуть из комнаты, но взгляд ее случайно остановился на спутнике девушки. Это был Перри. Он смотрел прямо на нее. Теперь у Джессики не было выбора, оставалось лишь присоединиться к ним.

При Лукасе Элли всегда вела себя весьма любезно, была мила, оживленна, но в его отсутствие не скрывала своей неприязни к Джессике. Вот и сейчас улыбка на лице леди Дандас угасла, как только она услышала первые слова Перри.

— Надеюсь, — устало произнес юноша, — сможешь образумить ее. Она весь вечер прячется углам. На нее начинают обращать внимание.

Элли презрительно фыркнула и сердито заявила:

— Почему ты не хочешь оставить меня в покое!

— Не могу! — не менее сердито ответил Перри. — Лукас попросил меня присмотреть за тобой.

— У меня болит голова! — заявила девушка и вернулась.

У Джессики тоже болела голова, но она обратилась к Перри, оборвав его язвительную реплику:

— Ты не мог бы принести мне что-нибудь поесть? Может, бутерброд… Я не ела весь день и теперь умираю от голода…

— Что? — не понял Перри.

— Бутерброд, — повторила свою просьбу Джессика. — Элли, ты что-нибудь хочешь?

Девушка протянула Перри стакан с вишневым соком.

— Да, — со злостью смотря на Джессику, сказала она. — Поменяй это на бокал шампанского.

Перри презрительно усмехнулся.

— Лукас спросит с меня, если ты напьешься, — ответил он. — Так что пей свой сок, дорогая, он полезен для подрастающей молодежи.

— Как ты сме… — начала Элли, но он удалился прежде, чем она закончила фразу. Злая, как оса, девушка обратила мечущий молнии взор на Джессику. — А ты пришла позлорадствовать, да?!

Громкий возглас негодования привлек внимание гостей. Джессика, чувствуя на себе их пристальные взгляды, тихо произнесла:

— Я не злорадствую, Элли. Честно говоря, мне не по себе в толпе этих высокородных особ. Я привыкла к обществу других людей.

— Ох, конечно. Но ты же хочешь принадлежать к высшему свету, не так ли, Джессика? — язвительно промолвила девушка. — Что ж, как бы ты ни старалась, ровней этим людям не станешь. Правда, теперь, когда ты стала графиней, тебя это, наверное, уже не волнует.

Высматривая в толпе Лукаса, Джессика наконец увидела его в другом конце зала. Он оживленно беседовал о чем-то с Рупертом и Адрианом. Она уже было подняла руку, чтобы подать ему знак, но, услышав последние слова Элли, застыла и повернулась к девушке.

— Я вышла замуж за Лукаса не из-за титула, — резко заявила она.

— Ну, разумеется, ты вышла за него из-за денег, — бросила Элли, и лицо ее перекосилось от злобы.

— Это неправда… — прошептала ошеломленная Джессика.

— Неужели? — Элли презрительно улыбнулась. — У тебя странные манеры доказывать, что это не так. Но Лукас не дурак. Он тоже видит, что ты за птица.