Баллада закончилась. Я спел на все восемнадцать Оскаров американской академии. Я спел на все гремми, глобусы и пальмовые ветви мира. И не получил не чего. Даже имени…

…На пол упало блюдо и вилка, разбив мою хрустальную грезу в прах… Бона поднялась с места, словно её подкинула пружина.

— Я уезжаю, — выкрикнула она, заглушив последний аккорд из-под моих пальцев.

Молчу, пытаясь собрать осколки памяти воедино. Мне так хотелось помнить!!!

— Я уезжаю! — повторила Бона.

Вот привязалась! Да купи ты себе плацкарт хоть в преисподнюю!

— Не забудь покормить Людоеда. Собачка мается, — попросил я в ответ, пропустив угрозу мимо ушей.

Блюдо с поросятиной полетело на пол.

— Я уезжаю! Не вздумай посылать за мной! — рычала Бона. — Повешу посыльного на первом же дереве! И сам не вздумай увязаться! Надо было скормить тебя лектуровскому альгвасилу! — Она выскочила из-за стола и понеслась к дверям. — Людоед! Душегуб! За мной!

Людоед, занятый пожиранием поросятины и ухом не повел на её речь. Душегуб грозно гавкну, но не ей, а мне.

Подзадорь её чем-нибудь! Пусть кинет и для меня! Фазанчика под грибками!

— Сам возьми, — рявкнул я собаке.

Из всех присутствующих мои слова понял только пес, не замедливший перемахнуть через стол, слопатив фазана.

— Сеньора Эберж, вы можете воспользоваться моей каретой, — позволил я покидающей меня любовнице. А ведь совсем не так давно хотел видеть её коленки в белых чулках у себя на плечах. Что ж не все хотелки сбываются.

— Катайся на ней сам, — огрызнулась Бона, сильным толчком распахнув двери в оранжерею. Беглянка буквально налетела на серьезного господина в черной коже, смуглого как узбек, и вооруженного что пехотная бригада ландскнехтов.

— Сеньора! — учтиво посторонился он, уступая Боне дорогу.

— Благодарю! — на бегу ответила разжалованная фаворитка и помчалась дальше.

— Подь сюда дружек, — поманил я пальцем слугу, державшим серебряное блюдо, заваленное фруктами. — Поставь тяжесть и проследи, сеньора Бона не должна заходить ни в библиотеку, ни в оружейную, ни куда-нибудь еще, кроме своих комнат.

Слуга исчез, будто устроил с Эберж гонки с препятствиями.

Человек в черной коже без доклада вошел в столовую и четким шагом солдата направился ко мне. Не доходя положенных пяти шагов, снял шляпу и представился.

— Ингвар фон Гартман. Гонец Его Сиятельства графа Гонзаго с поручением.

Не знаю, показалось или со мной сыграло шутку мое богатое прошлое, но от гостя за версту расходились флюиды опасности. Не обычный скороход, а посыльный от матушки Смерти принес мне заказное уведомление.

— Слушаю вас, — обратился я весь во внимание и передал инструмент кравчему.

— Сеньор граф, желает вам здравствовать и передает личное послание, — Гартман достал из подсумка маленький свиток и отдал мне. — Так же он просит сеньору Валери, принять от него подарок, — Гартман обошел вокруг стола и, преклонив колени, подал черную шкатулку. — В знак извинений за свою резкость во время последней встречи.

Валери приняла шкатулку и бережно открыла её.

— Его Сиятельство просит, надеть подарок по получению, — не попросил, потребовал гонец.

Сеньора Гонзаго с той же осторожностью, с какой отнеслась к шкатулке достала чудесной работы брошь, сочетание серебра и темно-синих аквамаринов, и приколола к платью.

— Благодарю, вас Ваше Сиятельство, — Гартман склонил голову, затем поднялся с колена и повернулся ко мне.

Разматывая тесьму на свитке и ломая черный сургуч печати, я догадывался, зачем здесь гонец. Когда же развернул абсолютно чистый лист, догадка подтвердилась. Лехандро Гонзаго мертв. Мэтр Букке оказался бессилен.

Свернув свиток, я спросил.

— Велел ли Его Сиятельство предать, что-либо на словах?

Вопрос собственно глупейший. С простым донесением прислали бы не фон Гартмана ходячий арсенал, а обычного фанфарона в аксельбантах.

— Его Сиятельство приказал мне находиться неотступно при вас, до полного разрешения ваших затруднений с войной и связанного с ней обустройства владений.

Так вот кто будет держать свечку, — нехорошо подумал я, вспоминая договор с Гонзаго. Как бывшему герою мне прямо до боли в скулах захотелось сойтись с графским гонцом один на один.

Я поднялся из-за стола.

— Прошу прощения у милых сеньор, петь больше не буду. Лучше того, покину вас. Мне необходимо переговорить с сеньором Гартманом с глазу на глаз.

Мы прошли оранжерею, галерею с портретами. В вестибюле ошивался Трейчке, выжидая пока я закончу трапезу.

— Подожди, — приказал я клерку, хотя мне вовсе не светила радость заниматься экономикой перед сном. Потому как обязательно приснится жуть.

Гартман и я вышли на эспланаду. Внизу лестницы, в седлах ждали десять ладно сложенных и прекрасно экипированных молодцев. Кулачный бой отпадал за явным численным перевесом противника.

— Ваши люди? — поинтересовался я, представив, какая бы началась потеха и травля вздумай пуститься в бега. Не дотянул бы и до Тиара.

— Мои, — ответил Гартман, поправляя перевязь и оружие.

— Тогда, любезный, командуйте хлопцам отправляться в казарму, на отдых. Заодно передадут капралу Барроме, — на ходу придумал я, — завтра отправляемся к Каменному оврагу, на выручку лейтенанту Маршалси. Сами можете квартироваться в доме. Только не попадайтесь мне часто на глаза. Не люблю назойливых.

— Я выполняю приказ, — ответил Гартман. В шипении змеи и то больше чувств. Хоть ненависти, хоть злости. Что ж профессиональному охотнику чувства иметь не положено.

— Поэтому я с вами и разговариваю, — постарался так же бесстрастно ответить я. — Обычно с теми, кто мне не по душе эмоций не сдерживаю.

Гартман не удостоил меня ответом. Свистнув в два пальца, подозвал одного из всадников и отдал распоряжение насчет бивака. Расстались мы в вестибюле. Я поднялся в библиотеку выслушивать Трейчке, Гартман отправился перекусить.

…Ирод-клерк хотел моей скорой смерти. Он в подробностях отчитался в проделанной работе по призыву бывших заключенных в ряды копейщиков. Напомнил, что задолженность, которую придется списывать, составляет 1800 реалов, а убытки по обязательствам составят минимум тысячу в год, без учета инфляции.

— Сеньор граф, это огромная сумма, — пугал он меня.

— Давай дальше, мне спать пора, — подогнал я Трейчке, не желая останавливаться на мелочах.

Трейчке рассказал о грядущих сроках погашения долгов, о полученном письменном уведомлении от Банка Гленнари о подачи иска в суд о взыскании с меня невообразимых сумм, о просьбе крестьян об отсрочке выплат налога, о ходатайстве ремесленников Штофелля, о дополнительных вольностях за дополнительные взносы… Многое поведал мне уважаемый Трейчке. В конце концов, я не глядя подписал документы, предварительно напомнив о нашем с ним соглашении.

За Трейчке явился невеселый, выпивший и собравшийся в путь-дорогу бард.

— Понравилось мое пение? — подмигнул я без пяти минут скитальцу.

От моих слов лицо Амадеуса приобрело зеленоватый оттенок.

— Я вынужден покинуть ваш дом, — пробурчал бард, стараясь не упасть в книксен.

— Обиделся, — упрекнул я его. — Напрасно! Принимайте жизнь как есть. Кто-то делает нечто лучше тебя, ты делаешь лучше кого-то. Так всегда.

— Вы поступили не честно, — голос барда задрожал от обиды, что хрустальная рюмка в руках алкаша. Оно и понятно теперь в нашей компании он будет чувствовать себя пустым местом. Ни тебе подраться, ни тебе с женщинами по лялякать, ни жизненного опыта, да еще и в стихопении нос утерли!

— В чем и когда?

— Вы выставили меня на посмешище. До этого вы не обмолвились и словом что являетесь бардом. Два барда под одной крышей, все равно, что два короля в одном королевстве.