Дружба – это сплошная сложность. Плохо, что ее нельзя рассчитать как математическую задачу или составить как химическое уравнение. Если бы все это было возможно, мне было бы значительно проще общаться с Джейсоном.
Отдуваясь после подъема по лестнице, я падаю на стул напротив него и с глухим стуком бросаю сумку с учебниками на пол. Он укоризненно смотрит на меня.
– А что, ниже третьего этажа устроиться было нельзя? – спрашиваю я, доставая тетрадь и учебник корейского и внутренне съеживаясь от собственной резкости. Неужели мне так трудно быть с ним хоть чуточку мягче?
Я заставляю себя улыбнуться и добавляю:
– Я действительно очень рада, что ты написал мне. Я жутко боюсь этой контрольной. У меня такое чувство, что я ничего не понимаю.
И только сейчас я вижу, что лежит перед ним на столе: не открытый учебник, а нотная тетрадь с карандашными записями на нотном стане.
– Ты работал над песней? – спрашиваю я, радуясь, что есть что-то, о чем мы можем говорить без ругани.
Он кивает.
– Я кое-что переделал в припеве и закончил стихи.
– Вау! Можно посмотреть?
Он резко закрывает тетрадь и прижимает ее ладонью. Я вздрагиваю.
– Сначала учеба, – говорит он.
Я выпрямляюсь и отдаю честь.
– Сэр! Есть, сэр!
Он хмурится и секунду изучает меня, прежде чем покачать головой и достать свой учебник. Судя по отсутствию реакции на мой сарказм, Софи провела беседу и с ним, я уверена. Это почему-то здорово улучшает мое настроение.
Мы погружаемся в правила корейской грамматики и соединения предложений, и у меня неплохо получается. Мне даже удается написать несколько иероглифов, которые надо запомнить. Они обозначают наши имена, записанные фонетическим письмом. Я невольно улыбаюсь, видя свое имя, записанное хангылем, корейским письмом.
– А знаешь, эта система письма значительно эстетичнее английской, – говорю я. – Больше похоже на картинку, чем на слово.
– Они просто разные, – отвечает Джейсон. – Символы обозначают произношение одного слога, в противовес английскому, где каждая буква или символ представляют один звук. – Он откидывает волосы со лба. – Просто разные системы письма.
Я снова смотрю на знаки в своей тетрадке и сравниваю их с тем, что написал Джейсон. Хотя у него, как у любого мальчишки, корявый почерк, все строчки у него ровные, и расстояния между ними одинаковые. Я пытаюсь добиться того, чтобы мои записи выглядели такими же аккуратными, как и его.
– Между прочим, ты похож на умника-зазнайку, когда говоришь о языке, – замечаю я, не отрывая взгляда от своей тетради.
Он хмыкает и с сарказмом говорит:
– Да тебе любой покажется умником. Ты же не знаешь никакого языка, кроме английского.
Я сердито кошусь на него.
– Согласна, мне следовало бы лучше учиться на уроках иностранного языка. Но я не знала, что перееду на другой край света. Хотя мой испанский значительно лучше твоего, так что давай считать, что у нас ничья, ладно?
Он пристально смотрит на меня, а потом спрашивает:
– Ты закончила прикалываться?
– Да, если ты закончил обижать меня. – Я перевожу дух. – Давай сделаем перерыв? Дай мне взглянуть на песню.
Джейсон нерешительно достает из рюкзака тетрадь и протягивает ее мне. Когда я беру ее, наши пальцы на мгновение соприкасаются, и в памяти тут же всплывает субботний вечер и то, как мы с ним танцевали. Меня бросает в жар, и я наклоняю голову, чтобы спрятать за волосами горящее лицо.
– Партию гитары я записал на компьютере. – Он замолкает. – Хочешь послушать?
Я отрываю взгляд от тетради.
– Естественно!
Он дает мне свой айпод, я надеваю огромные наушники и нажимаю кнопку «Play». Гитара Джейсона заполняет все мое сознание, и я закрываю глаза, чтобы вслушиваться в каждый звук и наслаждаться тем, как звуки гармонируют в аккорде. Я киваю в такт мелодии. Джейсон многое переделал и улучшил, однако я не могу избавиться от ощущения, что мелодии все равно не хватает индивидуальности. Но музыка отлично сочетается со стихами, и вся песня заканчивается многообещающим переходом.
Я не скрываю своего восхищения. Я поворачиваю голову и вижу, что Джейсон наблюдает за мной, ждет моей реакции. Ладно, признаю: он гораздо талантливее, чем я думала. Даже несмотря на его неумение ладить с людьми.
Я высказываю свое мнение.
– Ты считаешь, что мне нужно сделать ее больше похожей на твою американскую музыку? – спрашивает он.
– Ты говоришь так, будто это плохо.
Его скептический взгляд говорит мне больше, чем слова. А еще я вдруг понимаю, что ни у кого не встречала таких выразительных глаз. Неудивительно, что он так мало говорит – с такими глазами в словах нет необходимости.
– Пожалуйста, просто выслушай меня. – Я нахожу в своей тетрадке чистую страницу. – Я сейчас напишу, какие песни ты должен послушать. И проанализировать. Может, ты чему-то и научишься.
Он смотрит на меня так, будто я причиняю ему физическую боль, но все равно забирает у меня листок. Что не сделаешь ради искусства!
– Раз ты заставляешь меня слушать свою жуткую музыку, можешь послушать и мою. – Он составляет список и передает мне.
Я смотрю на неразборчивый текст.
– Гм… ты хоть понимаешь, что я не в состоянии прочесть ни единого слова, а? Мой корейский не настолько хорош.
– Софи тебе прочитает. Уверен, у нее все это есть.
Перспектива прослушать длиннющий плейлист к-попа кажется хуже, чем домашняя работа по корейскому, однако я молчу. Нет смысла усиливать напряжение в наших и без того непростых отношениях. Формально я пай-девочка.
С минуту мы сидим молча, а потом он спрашивает:
– Ты училась музыке в отцовской компании?
Я начинаю усаживаться поудобнее, но делаю это только ради того, чтобы выиграть время и придумать, как бы подипломатичнее сказать о папе.
– Вообще-то я никогда не училась музыке – ну, кроме основ игры на фортепиано, – но папа все время пытался заставить меня. Я постоянно крутилась на студии и многого там нахваталась, однако я никогда не училась композиции в отличие от моего бра… – Я замолкаю на полуслове, меня захлестывает паника.
Если Джейсон и заметил мою оговорку, то никак этого не показывает.
– Тогда удивительно, что ты так много знаешь.
– Это… это комплимент?
Он усмехается, и мне кажется, что ему хочется широко улыбнуться, но он себе этого не позволяет.
– Я просто в том смысле, что у тебя природный дар сочинять музыку. Только это, скорее, комплимент твоим родителям и их генам, чем тебе.
– Ну, а что насчет тебя? – Я откидываюсь на спинку стула и скрещиваю на груди руки. – Как великий Джейсон Бэ стал восходящей звездой к-попа?
Он долго молчит, и я начинаю опасаться, что он вообще не ответит. Я замечаю, что его плечи напряжены и что он нервно сжимает и разжимает кулаки.
– Я начал играть на гитаре, когда мне было десять, – натянуто говорит он. – Отец подарил мне первую гитару на Рождество. Когда Тэ Хва приезжал к нам, мы играли вместе, а когда мы с Софи переехали в Корею, мы с Тэ Хва решили сделать карьеру в музыке.
– Так просто? Вам, ребята, повезло, что вас так быстро заметили.
– Отец Тэ Хва знал кого-то в звукозаписывающей компании.
– А-а, значит, вы воспользовались полезными связями?
Его глаза вспыхивают такой яростью, что я затыкаюсь. Воздух между нами электризуется, и кажется, что все, кто был в библиотеке, притихли.
– Все гораздо сложнее, – говорит Джейсон. – Мы много готовились к нашему дебюту.
Я прокашливаюсь.
– Не сомневаюсь.
Он смотрит в пол, и я боюсь, что он прожжет в паркете дыру.
– Мы работали упорнее, чем Йон Джэ, – произносит он тихо, но так, чтобы я услышала.
Его непринужденность исчезла безвозвратно, и я ищу способ вернуть наш разговор хотя бы в вежливое русло. Я перелистываю страницу учебника и пытаюсь читать текст, но ничего не понимаю. Я не в первый раз сталкиваюсь с тем, что в отношениях Джейсона и Йон Джэ не все гладко, но мне трудно представить, что именно стало тому причиной. Единственное предположение – что Джейсон завидует той легкости, с какой Йон Джэ идет по дороге славы.
