— Вы, кажется, подозреваете меня, сэр?

— Что вы, миссис Соммерфилд! Я, право…

Но она не дала мне закончить:

— Только у вас и у меня есть ключи от ваших комнат. Поэтому я требую вызвать полицию. Кстати, сержант Филби еще не ушел на работу.

Полицейский сержант Филби жил в угловой комнате по коридору и вошел ко мне в полной форме, но явно смущенно и неохотно.

— Леди уверяет, что вы хотите сделать заявление, сэр. Я не на работе, но могу принять его, если желаете.

— Я не собираюсь делать заявления, Филби, — сказал я поспешно. — Ничего серьезного не произошло. У меня ни к кому нет никаких претензий.

— Второй ключ от этой квартиры у меня, сержант, — вмешалась настойчиво Розалия Соммерфилд, — а со вчерашнего дня у мистера Клайда посторонних не было. Следовательно, подозрения в краже или уничтожении мраморного Шекспира падают на меня. Но я вчера полночи просидела у миссис Уинтон из двенадцатого номера: у нас у обеих бессонница и мы до трех часов ночи раскладывали двойной пасьянс Марии-Антуанетты. Сами понимаете, сержант, что после этого я не могла беспрепятственно и незаметно проникнуть к спящему мистеру Клайду и бесшумно унести статую с книжной полки, да еще у самого потолка. Настаиваю, чтобы мои показания были занесены в протокол.

— Миссис Соммерфилд! — взмолился я.

— Где именно стояла статуя? — спросил Филби.

Я взглянул на полку и обмер: бюст Шекспира стоял на своем месте.

Что произошло дальше, нет смысла описывать. Филби веселился, а Розалия выговаривала мне тоном королевского прокурора:

— Ваши трюки, сэр, можете показывать в цирке. Но я сдавала комнаты ученому, а не фокуснику.

А мне было совсем не смешно. Я стоял неподвижно, тупо соображая: что, что, что же произошло? Может быть, мы с Розалией стали жертвой обмана зрения, оптического фокуса, причудливой игры утреннего света на запыленном мраморе? Нет, никакой игры света здесь не было и не могло быть. Книжная полка стояла в темном углу комнаты.

Но меня ожидал еще более зловещий удар.

На столе рядом с остывшей яичницей лежала изогнутая, старая, хорошо обкуренная трубка. Пять минут назад ее не было. Мало того, ее вообще не было: я никогда не курил трубку. И в довершение всего я узнал ее: трубка принадлежала Доуни. Он курил ее вчера, когда мы разговаривали у входа в аудиторию.

Может быть, по ошибке он сунул ее не в свой, а в мой пиджачный карман? Или я бессовестно стащил ее у него? Но Доуни не рассеянный профессор из комиксов, и я не клептоман. Да и память у меня еще не отшибло: в последний раз я видел эту проклятую трубку в зубах у Доуни.

Он уныло откликнулся, когда я позвонил ему.

— Что-нибудь случилось, Монти?

— Это у вас случилось, профессор.

— Да, да, я где-то потерял свою трубку, Монти. Какое несчастье!

— Вы потеряли ее не где-то, а у дверей шестой аудитории. Там я и нашел ее несколько минут спустя.

— Вы золото, Монти! Осчастливили старика.

Но себя я не осчастливил. Удольфские тайны сопровождали меня из коттеджа Доуни. Я по-прежнему был игрушкой мистических сил. Еле-еле дождался ленча и успел захватить Вэла и Сузи в нашем кафе. Там и состоялся уже упомянутый мной разговор о рассказе Мопассана со странным названием «Орля».

— Но это же мистика! — воскликнула Сузи.

— Мистика, — согласился Вэл. — Творчество уже терявшего рассудок писателя.

— Я, кажется, тоже теряю рассудок, — сказал я.

— Да, рассказывать кому-либо об этом, пожалуй, не стоит.

— Что же мне делать?

— Продолжать, пользуясь лексиконом Сузи, ставить дальнейшие опыты. С нашим участием.

— Что ты подразумеваешь? — насторожилась Сузи.

— Для начала мы сегодня переночуем у Монти. Понаблюдаем Орля в действии. Надеюсь, что мы ему не помешаем.

— Я боюсь, — сказала Сузи.

— Чего? Потусторонних сил? Ты в них не веришь. Все в мире для тебя только движение элементарных частиц, волн и полей. Вот и попробуем научно проанализировать трюки Орля.

— А ты в него веришь?

— Я еще не знаю, кто он или оно. Существо или вещество. Материя или энергия. Нечто объяснимое уровнем нашей науки или требующее привлечения наук завтрашнего дня, вроде телекинеза и телепортации, невидимости и сверхпроходимости. Поживем — увидим.

— А если не увидим?

— Надеюсь, что он или оно продолжит свои контакты с Монти.

Я не выдержал:

— И ты называешь это контактами?

— А ты предпочитаешь мопассановскую трактовку?

Пришлось сдаться. Да и предложение Вэла меня устраивало: втроем не так страшно. Может быть, Орля соблазнится и вступит в прямой контакт. Так и порешили. Скоротав томительный вечер в пабе, мы втроем пересекли улицу и явились во владения Розалии Соммерфилд часам к одиннадцати, за час до времени привидений, вампиров и ведьм.

Включив свет и оглядев комнаты с порога, я вздрогнул.

— Что такое? — заинтересовался Вэл.

— Он передвинул кресло на середину комнаты!

— Он пошутил и с часами.

Я взглянул на каминные часы и пролепетал:

— Перевел стрелки на два часа вперед.

— Нет, они просто идут назад. Наоборот. Сейчас на них не пять минут двенадцатого, а без пяти час. Не час ночи, а час дня.

Часы действительно шли назад.

— Но это же перестройка всего механизма. Без инструментов!

— По-видимому.

— И зачем это ему? — удивилась Сузи.

— Ставит опыты, крошка. Он тоже экспериментатор, как и ты.

— Интересно, какой опыт поставим мы.

— По трафарету Мопассана. На стол — молоко, воду и хлеб. Прикроем салфеткой и посмотрим наутро, что он или оно отведает.

Так и сделали. Поставили молоко в фаянсовом молочнике, воду в графине с пробкой и булку на тарелке, аккуратно прикрыв ее салфеткой. Подождали чудес, но чудес не было — все оставалось на своих местах, ничто не двигалось, не исчезало и не гасло. В двенадцать легли спать — мы с Вэлом в столовой, Сузи в кабинете на плюшевом диванчике у открытой к нам двери: ядерная физика не спасала ее от страха перед дедовскими поверьями.

Меня разбудил тоненький дребезжащий звук. Я вскочил и сел на постели. Вэл тоже поднялся на локте.

— Ты слышал? — спросил он.

— Телефон?

— Это не телефон. Это треснул графин на столе.

Я встал, включил свет. Тотчас же в комнату заглянула Сузи в пижаме.

— Что случилось, мальчики?

Я молча кивнул на стол. Молоко в молочнике вспенилось и убежало, залив стол и ковер под столом. А вода смерзлась в кусок льда, раздавивший стенки графина. Звон треснувшего стекла на столе и разбудил нас. Только булка под салфеткой лежала нетронутой.

Вэл коснулся пальцем молочной лужицы.

— Теплая, — сказал он. — Должно быть, молоко вскипело и ушло.

— Как — вскипело? Само собой? Вэл покрутил пальцем у лба.

— Нет, его предварительно поставили на плиту, а графин — в морозильник.

— Интересно, — сказал я, игнорируя насмешку.

— С хлебом, вероятно, еще интереснее. Вэл снял салфетку и взял булку.

— Она же совсем целая! — удивилась Сузи.

— Только стала тяжелее раз в десять. — Вэл подбросил булку, и она упала на стол с грохотом утюга. — Чистый металл, вернее, сплав, оформленный в виде булки.

Мы молча смотрели друг на друга. Опыт поставлен, но неизвестное не найдено. Мы могли сотни раз спрашивать друг друга: кто, когда, как и зачем, но ответа ни у кого не было.

— Что же дальше? — спросил я.

— Присутствие «невидимки» бесспорно, — ответил Вэл, подумав. — Действия его очевидны, но непонятны. Что дальше? Продолжать опыты. И ждать.

— А ты уверен, что это мыслящее существо?

— Я уверен только в одном. Это не человек, не уэллсовский «невидимка». И не подобный нашему разум. Но разум. Во всех его, казалось бы, алогичных проявлениях своя логика — стремление понять мир окружающих нас вещей, материальных форм: твердых, жидких, газообразных, органических и неорганических. Думаю, что он не враждебен жизни. Земной жизни. Может быть, это и поспешное заявление, но в действиях его я не вижу вреда. Свечи гаснут, но не ломаются, лампочки зажигаются, но не перегорают, бюст Шекспира исчезает, но возникает снова на том же месте, трубка переносится, но не пропадает. С водой, булкой и молоком — элементарные эксперименты, по существу безобидные попытки познать или видоизменить материал. Ни одному из нас не причинено ни малейшей боли, даже мухи вон спят живехонькие.