Далее корреспондент подробно описывал местоположение замка, его внутреннее устройство, которое он характеризовал, как модернизованное средневековье, его защищенность каменной и водной преградой, почти исключающей возможность побега. «Исчезновение здания со всеми перекрытиями, лестницами, камерами и подсобными помещениями произошло рано утром, когда более половины заключенных были на прогулке в тюремном дворе. Его каменные плиты словно кто-то выдернул из-под ног, и все маршировавшие по ним очутились в воде. То, что здание стояло на каменных сваях посреди реки, спасло находившихся в это время на втором и третьем этажах замка. Их падение в воду обошлось без тяжелых последствий — лишь несколько человек получили травмы, ударившись на глубине о свайные выступы, да и то вода смягчила удар. Утонувших тоже не было, одни сумели вплавь добраться до берега, другие спасали не умевших плавать. Свайные площадки, залитые водой, оказались своеобразными «островками безопасности», где нашли убежище большинство жертв катастрофы».

Ниже газета помещала интервью с начальником тюрьмы, полковником Педро Моралесом, очутившимся в одинаковом положении со своими заключенными.

«— Ваше первое впечатление, полковник? — спрашивал корреспондент.

— Испуг и недоумение. Потом сообразил и взобрался на свайную площадку, оказавшуюся рядом, когда я вынырнул. Жену и тещу спасли заключенные.

— Вы принимали какие-нибудь меры к их временной изоляции?

— Какие меры я мог принять, когда ни у меня, ни у охраны не оказалось оружия. Даже перочинные ножи и те исчезли. А вместе с ними и наручники, и ключи к замкам, и сами замки, и даже металлические крючки на штиблетах.

— Многим ли из ваших подопечных удалось скрыться?

— Нет. Бежало несколько уголовников, доплывших до берега, один пожизненно заключенный и два наркомана, находившиеся в момент катастрофы в тюремной больнице. Все прочие остались, в частности парни, отбывавшие срок за участие в студенческих беспорядках. Одному из них, добравшемуся до ближайшего почтового отделения, удалось связаться по телефону с городом и вызвать спасательный полицейский отряд. Через два часа примерно нас сняли со свай.

— А как вели себя Лоретто и Диас?»

Я не мог читать. Буквы прыгали и сливались.

— Не вижу, прочтите вы, — сказал я, передавая газету Сузи.

Она смутилась.

— Не огорчайтесь, Монти. Кто мог знать? Мы же хотели как лучше.

— Читайте, — оборвал я ее.

— «А как вели себя Лоретто и Диас? — повторила Сузи и продолжала: — Похвально. Помогали нашему врачу соорудить нечто вроде нар для травмированных при падении в воду, спасли трех или четырех, не умевших плавать, в том числе и мою жену, упавшую с высоты второго этажа, где находилась наша квартира. Я спросил Лоретто: почему он это сделал, не из желания ли выслужиться передо мной? Он ответил: «Я про’-сто хотел помочь женщине, дон Педро, независимо от того, чья она жена или дочь».

— Может быть, в связи с его поведением суд смягчит приговор?

— Не думаю. Обвинение по-прежнему остается в силе».

Корреспонденту удалось побеседовать и с обвиняемыми, находящимися сейчас в камере для подследственных при полицейском управлении Агиласа.

«— Почему вы не воспользовались катастрофой и не бежали? Ведь стража не могла вас преследовать, — спросил он у Хосе Лоретто.

— Мы не хотели давать козырь прокуратуре. Побег был бы истолкован как признание вины.

— Зачем же рисковать в такой накаленной обстановке, какая создалась вокруг вас в городе и в стране? В Европе вы могли бы спокойно работать.

— Многие страны, конечно, дали бы нам политическое убежище, — заключил Лоретто, — но мы боролись и будем бороться вместе с нашим народом. Даже в случае судебной расправы выиграют в конечном итоге силы свободы и проиграет насилие».

Я тотчас же подумал, что Вэл бы предугадал этот ответ и предотвратил бы ненужное наше вмешательство. В ушах у меня, как морзянка, повторялись слова Сузи: «Мы же хотели как лучше, Монти». Хотели, да не сумели. Сказка Уэллса не повторилась. Я не мог творить чудеса. Ничего не доказал, ничего не успел и никому не принес никакой пользы. Вредная самодеятельность, сказал бы Вэл. Но у меня уже не хватало времени, чтобы его дождаться.

Я подумал об этом за минуту до того, как снова вспыхнул экран телевизора и последним чудом появилась на нем короткая надпись:

«Мы уходим».

Что-то мелькнуло за окном зеленой зарницей и погасло. Мы с Сузи не сказали друг другу ни слова. Зачем?

В комнату постучали. Вошла Розалия Соммерфилд с телеграфным бланком в руках.

— Вам телеграмма из Москвы, мистер Клайд.

— Прочтите, Сузи, у меня опять рябит в глазах. — Я протянул ей телеграмму, которая, как я понимал, ничего уже не могла изменить.

— «Есть возможность устроить встречу высшем уровне, — прочла Сузи, — Академия наук принципе поддерживает эксперимент тчк Вылетай Москву немедленно тчк Визой порядок Вэл».

— Поздно! — прохрипел я, хватаясь за ручки кресла. Комната закружилась вокруг меня. Закружилась и растеклась черной тушью.

Очнулся я не скоро и тотчас же зажмурился от яркого света. Все кругом было белым-бело, как зимой в альпийской Швейцарии: белоснежная постель, выбеленные стены и потолок, белая пластмассовая крышка стола и белые шторы на широком, во всю стену, окне. Я прислушался: говорили рядом.

— Все еще спит?

— Не так громко, доктор.

— Он не услышит. Слишком слаб. Сон каменный.

— Считаете, что безнадежен?

— Лейкозы вообще трудно излечимы, а этот лейкоз особенный. Словно белые тигры в крови.

Голоса смолкли — видимо, обход больных продолжался.

А я сразу все понял.

Наши гости побывали у меня в крови, сменяя друг друга в миллионах трансформаций в секунду. Побывали случайно, никогда ранее не проникая в организмы встречавшихся им форм жизни. У них не было опыта. Мой пример единственный, и они не могли знать, что оставят след, несовместимый с человеческой жизнью. Я ничего не объясняю врачам, подшучиваю над своей болезнью, держусь бодрячком с навещающими меня друзьями — Вэл, получив телеграмму Сузи, тотчас же вылетел в Лондон — и ничего не говорю им о завещании, с которого начал этот рассказ…

И, пожалуй, я все-таки счастлив.