Наши беседы подчас напоминали разговоры строителей вавилонской башни, так и не достроивших ее из-за взаимного непонимания.

— Я пробовал читать «Капитал», но, увы, зевота чуть не свернула челюсти, — говорил я, подначивая Вэла.

— Маркс не Агата Кристи, — огрызался тот.

— А зачем читать Маркса, когда есть Эйнштейн и Дирак? — вмешивалась в разговор Сузи.

— Ни тот, ни другой не смогли предотвратить Хиросиму.

— Второй Хиросимы не будет.

— Ты уверена?

— Приходи завтра на демонстрацию студентов колледжа — убедишься.

— Иностранцу не подобает вмешиваться во внутренние дела не слишком гостеприимной державы.

— Ты просто трус!

— Не знаю, так ли уж умна храбрость девчонок, бросающихся под колеса полицейских машин. Не проще ли скинуть ваших лейбористских лидеров, которые слишком уж откровенно служат обществу, где «деньги стали силой всех сил». Это опять Маркс, учти.

Я нарочно так подробно цитирую наши беседы, чтобы подвести к одной, знаменательной, с которой и началось наше соприкосновение с «империей невидимок». Тогда еще я ничего не знал об этой «империи» и только был удручен и встревожен чудесами, начавшимися после памятной всем грозы на уик-энде у профессора Доуни.

Когда я рассказал об этом Вэлу и Сузи, оба выслушали меня, не перебивая и не иронизируя. Только Вэл спросил:

— Может быть, это результат увлечения Хичкоком?

— А кто такой Хичкок? — спросила Сузи.

— В кино надо ходить, милая. Хичкок — это создатель кинематографии ужасов.

— Кажется, я что-то видела. «Психо» или «Птицы», не помню. А вы видите это у себя дома? — спросила она у меня.

— Вижу.

— Привидения? — иронически заметил Вэл.

— Привидения — это чисто оптическое явление или поток молекул в газообразном состоянии, ограниченный каким-нибудь физическим полем, — сказала Сузи с обычной для нее многозначительностью.

— Не знаю, как назвать то, что я вижу. Что-то делается у меня на глазах, кем-то делается без моего в этом участия. Как в рассказе у Мопассана.

— В каком? — спросила Сузи.

— Помнишь, как герой из окна своего дома видит корабль, прибывающий в порт? Вот с этого корабля и приходит к нему некто невидимый, неощутимо проникает в душу, живет рядом, существует, вполне материально, но невидимо и неслышно. Передвигается по комнатам, переставляет мебель, звенит посудой, читает книги…

— Орля? — вспомнил Вэл.

— Орля.

На уик-энд, с которого и начались все описываемые далее удивительные события, мы тогда, как обычно, поехали к Доуни втроем, застав у него также традиционных гостей — судью Блетчфорда с женой и викария Ха-уленда. Они уже не удивлялись Вэлу, привыкли к нему и даже не затевали с ним политических споров, от которых он уклонялся с присущим ему дипломатическим тактом. Да он и сам привык к традиционному английскому отдыху, научился весьма сносно играть в гольф и пить виски перед вечерним обедом. А после обеда в тот вечер мы долго сидели на широких ступеньках веранды, наслаждаясь теплым июньским сумраком, пастельным закатом и прохладным ветерком с Темзы, лениво болтая о том, что приходит в голову в такие убаюкивающие, бездумные часы.

— Я сейчас перечитываю Уэллса, — вспомнила миссис Доуни, — как раз именно в такой летний вечер и, пожалуй, в такой же близости к Лондону упал на Землю первый снаряд с марсианами.

— Теперь не упадет, — откликнулся Вэл. — Никаких марсиан не существует в природе. И вообще никакой жизни на Марсе нет.

— Может быть, не белковая, не кислородная? — предположил судья. — Вы ведь физик, Сузи. Что скажете?

— Боюсь, что нет.

— Даже растительной?

— Никакой нет, — отрезал Вэл. — Ни мхов, ни лишайников — одни каменные кратеры да измельченный песок, подымаемый бурями. Советские спутники Марса уже передали на Землю снимки его поверхности: только мертвые пемзовые пустыни вроде лунных со смерзшейся углекислотой на полюсах. Сухой лед, как в пакетах мороженого. Ваш Уэллс, при всех его литературных достоинствах, по крайней мере на полвека отстал от науки.

— Странные совпадения бывают в жизни, — сказал до сих пор молчавший викарий. — Помню, как лет тридцать назад — я тогда еще мальчишкой был — собрались у отца, как и у вас сейчас, друзья по соседству. В таком же деревенском коттеджике. Еще до Дюнкерка, даже до Мюнхена. И заговорили: а вдруг война? Тихий закат, ветерок с реки…

— К чему это вы, ваше преподобие? — перебил Доуни.

— Случайная мысль: а вдруг?

— Что вдруг?

— Неожиданное, непознаваемое.

— Непознаваемого нет, есть только непознанное, — вмешалась Сузи.

Я решил погасить спор:

— А ветерок-то иссяк. Совсем иссяк. Тихо, как в церкви.

Доуни встал и оглядел чернеющее небо:

— Будет гроза. Метеосводка сообщила о двух циклонах. Один с берегов Испании, другой с арктических широт движутся навстречу. Встретятся над Англией. Может быть, здесь.

— Боюсь грозы, — встревожилась Сузи.

— Я тоже, — поддержала ее миссис Доуни. — Пойдемте в комнаты.

Судья и викарий последовали за дамами.

— А мы, пожалуй, останемся, — сказал Доуни. — Уж очень вечер хорош. Да и гроза далеко.

Я выглянул из-за колонны. Чернота на небе прожорливо глотала убегающие облака.

— Молния может ударить внезапно.

— Мы под крышей и за колоннами, — сказал Доуни.

— А шаровая?

— Не паникуйте, ассистент. Шаровую придумали физики.

— А зеленую? — вдруг спросил Вэл.

По черной туши неба черкнула зеленая искра. Мы напряглись, ожидая грома. Но грома не было. Только светилась в небе зеленая ниточка, как след реактивного самолета. А конец ее летел вниз, прямо к нам. Я говорю условно — летел, потому что длилось это мгновение, какие-то доли секунды. Доуни едва успел спрятаться за колонну, а Вэл, отпрыгнув, рванул меня. Но слишком поздно: светящийся конец копья, брошенного невидимым копьеносцем, ударил меня прямо в лицо, ослепил и прошел насквозь, бросив в беззвездную черную тьму. Сознание погасло…

Очнулся я на диване в нижнем холле коттеджа. В темноте горели свечи. Вэл поддерживал мою голову, а миссис Доуни прижимала к носу пузырек с нашатырным спиртом. Я оттолкнул его: голова была свежа, как после крепкого здорового сна.

— Как долго я был без сознания? — спросил я, подымаясь.

— Минут десять. А мы уже думали, что вам конец, — сказал, подойдя, Доуни. — Ведь молния ударила прямо в вас.

— Рядом, — сказал я: мне не хотелось вспоминать о беззвучном и безболезненном уколе зеленой искры. — Молния ударила между нами, если это вообще была молния.

Я перехватил понимающий взгляд Вэла: он-то все видел, но не счел нужным противоречить.

— Думаю, что не молния, — сказал он. — Ни грома, ни дождя — только зеленая вспышка.

— И туман, — прибавил Доуни, — густой зеленый туман. Мы, подхватив Монти, насилу добрались до двери. — Он подошел к окну: — А туман рассеивается. Звезды уже видны. Не гроза, а миф.

— Странный миф, — задумчиво произнесла Сузи. — Молния — это электрический разряд большой мощности. А вы ничего не почувствовали.

— Только увидели. Вспышку, — сказал я. — Кстати, почему это света нет?

Доуни снова взглянул в окно.

— Нигде нет. Должно быть, повреждена сеть. Еще одно свидетельство в пользу электрического разряда.

— Может быть, то была просто зарница, — предположил судья. — На далеком расстоянии грома не слышишь.

— А зеленый туман? Электрический разряд, ударивший в баки анилиновой красильной фабрики и разбрызгавший бриллиантовую зелень по всей округе? Глупости. — Сузи говорила с апломбом ученого, хотя о метеорологии знала едва ли больше меня. — Это чисто оптический феномен. Результаты циклонической бури в верхних слоях атмосферы. Завтра утром метеорологи объяснят все. Читайте газеты.

Мы остались ночевать у Доуни, разместившись в комнатах для гостей на втором этаже коттеджа. Мне с Вэлом досталась крохотная комнатка с двумя койками и диванчиком у стола, на котором тускло горела свеча. Мы ее не тушили.