За ними с городских высот их авангард направил свой огонь на Дельзона; сзади, по возвышенности, спешила двумя длинными черными колоннами вся армия Кутузова. Видно было, как она рассыпалась и окапывалась по этому открытому спуску, в полулье в диаметре, откуда она, благодаря своему численному превосходству и своей позиции, господствовала над всем. Она уже расположилась и по старой Калужской дороге, которая вчера была свободна и которую мы могли занять и бежать по ней, но теперь Кутузов будет шаг за шагом защищать ее.
В это же время неприятельская артиллерия захватила высоты, которые с той стороны подходят к берегу; ее огонь простреливает дно оврага, в котором скрылся Дельзон со своими войсками. Положение было невозможное, и всякое замедление стало бы погибельно. Выходом из него могло стать или поспешное отступление, или стремительная атака; а так как отступать надо было все-таки вперед, то вице-король и дал приказ к атаке.
Пересекая Лужу по узкому мосту, большая Калужская дорога вступает в Малоярославец по дну оврага, который входил в самый город. Русские в большом количестве заполняли эту дорогу. Дельзон со своими французами бросился по ней очертя голову; утомленные русские были опрокинуты: они отступали, и вскоре наши штыки заблестели на высотах[173].
Дельзон объявил победу, считая, что она обеспечена за ним. Ему надо было только войти в черту строений, но его солдаты колебались. Он двинулся вперед; он подбадривал их жестами, голосом и собственным примером, как вдруг в лицо ему ударила пуля и свалила его. Тогда к нему бросился его брат, закрыл его своим телом, сжал его в своих объятьях, хотел вынести его из огня и толкотни; но вторая пуля поразила его самого, и оба брата одновременно испустили дух[174].
Эта потеря наносила большой ущерб, который надо было заместить. Гильемино заменил Дельзона; сначала он послал сотню гренадер на кладбище, из-за стен которого они и открыли стрельбу. Кладбищенская церковь, расположенная влево от большой дороги, господствовала над последней: ей-то мы и обязаны победой. Пять раз за этот день по этой дороге проходили русские войска, преследовавшие наши, и пять раз выстрелы с кладбища, посылаемые им с боков, то сзади, приводили их в смятение и задерживали натиск; потом, когда мы снова перешли в наступление, эта позиция поставила их между двух огней и обеспечила успех нашей атаки.
Едва этот генерал занял такую диспозицию, как тучи русских набросились на него; его снова отбросили к мосту, где стоял Богарне, наблюдавший за сражением и подготовлявший резервы. Сначала посылаемые им подкрепления оказались очень слабыми; и, как это всегда бывает, каждый их них, не будучи в состоянии оказать большого сопротивления, погибал безо всякого результата[175].
Наконец, в дело была пущена вся 14-я дивизия[176]; тогда битва в третий раз охватывает высоты. Но как только французы выходили из линии строений, как только они удалялись от главного пункта, из которого вышли, как только они показывались на лугу, где были открыты, где поле действия расширяется, их оказывалось недостаточно: расстреливаемые огнем всей армии, войска приходили в смятение и останавливались; к русским подходили все новые силы[177], и наши поредевшие ряды отступили, тем более, что неровность места увеличивала беспорядок среди них; им опять пришлось поспешно спуститься, бросив все.
Но ядра подожгли за ними деревянный город; отступая, они попали на пожар; огонь толкал их на огонь. Русские ополченцы озверели, как фанатики, наши солдаты рассвирепели; дрались врукопашную; схватив друг друга одной рукой, другой нанося удары, и победитель, и побежденный скатывались на дно оврага или в огонь, не выпуская своей добычи. Здесь раненые и умирали, или задохнувшись в дыму, или сгорев в головнях. Вскоре их скелеты, почерневшие и скорченные, представляли ужасный вид, в котором глаз едва мог найти остатки человеческой формы.
Однако не все одинаково исполняли свой долг; один командир, большой говорун, был замечен за тем, что спустившись на дно оврага, проводил время в разговорах, когда надо было действовать. Он держал при себе в этом безопасном месте ровно столько солдат, сколько нужно было для того, чтобы оправдать свое присутствие в этом овраге, предоставляя остальным своим подчиненным действовать наугад, каждому порознь, как им там вздумается.
Оставалась еще 15 дивизия[178]. Вице-король вызвал ее; она двинулась вперед, послав одну бригаду влево, в предместье, а другую вправо в город. Это были итальянцы, рекруты, здесь они сражались в первый раз. Они побежали вверх с криками энтузиазма, не понимая опасности или презирая ее — по той странной особенности, благодаря которой жизнь в ее расцвете менее ценится чем на склоне лет, или может быть потому, что молодые меньше боятся смерти, не чувствуя ее приближения, и в этом возрасте, богатом всеми дарами природы, они расточают свою жизнь, как им вздумается.
Столкновение было ужасное; все снова было завоевано, в четвертый раз, и снова все потеряно. Вначале более горячие, чем пожилые солдаты, они быстрее остыли и бегом вернулись к старым батальонам, которые поддержали их и заставили снова броситься в битву.
Это было именно в тот момент, когда русские, воодушевляемые своим все время возраставшим количеством и увеличивающимся успехом, спустились с правого фланга, чтобы овладеть мостом и отрезать нам всякое отступление. У принца Евгения оставался последний резервной сам повел его со своей гвардией. Увидев их, услышав их крики, остатки 13-й, 14-й и 15-й дивизий воспрянули духом; они сделали последнее могучее усилие, и в пятый раз сражение снова перешло на высоты.
В то же самое время полковник Перальди и итальянские охотники штыками[179] оттеснили русских, которые уже почти достигли левой стороны моста и, не переводя духа, опьяненные дымом и огнем, сквозь который они прорывались, и своей победой, они устремились дальше на возвышенную равнину и хотели захватить неприятельские пушки; но один из глубоких оврагов, которыми изборождена русская почва, заставил их остановиться под убийственным огнем. Их ряды разорвались, неприятельская кавалерия напала на них; они были отброшены к садам предместья. Здесь они остановились и снова сомкнулись. Дюрье, Джифинга, Трезель, французы и итальянцы — все с ожесточением отстаивали верхний вход в город, и русские, наконец отбитые, отступили и сосредоточились на Калужской дороге, между лесом и Малоярославцем[180].
Таким образом, 18 тысяч французов, стоявших в глубине оврага, победили 50 тысяч русских, расположившихся над их головами и имевших все преимущества, которые может дать город, построенный на крутом подъеме[181]!
Все же армия с грустью смотрела на это поле сражения, где были ранены и пали семь генералов и четыре тысячи французов и итальянцев. Потери неприятеля не тешили, они не были вдвое больше, и их раненые были подобраны[182]. Кроме того, приходило на память, что при подобном положении Петр I, пожертвовав десятью русскими за одного шведа, не только считал, что потери были равные, но и даже выиграл в такой ужасной сделке[183]. Особенно тяжело было при мысли, что такая кровавая схватка могла быть бесполезной.
На самом деле, костры, загоревшиеся слева от нас в ночь с 23 на 24 октября, указывали на приближение русских к Малоярославцу; и в то же время было видно, что мы движемся медленно, что сюда беспечно продвигается только одна дивизия, отошедшая на три лье от резерва; что армейские корпуса находятся далеко один от другого. Куда же девались быстрые и решительные движения при Маренго, Ульме и Экмюле? Почему такое расслабление и тяжелое движение при таких критических обстоятельствах? Неужели нас так стесняют артиллерия и обоз? Это было наиболее правдоподобно.
