— Что же ты, Бавила батькович, решил меня ограбить?

На что поэт ответил:

— Ограбишь тебя, как же. Шесть лет из города соки тянешь.

Борис Семенович не обиделся на пустозвона, только посоветовал:

— Большие деньги — опасная вещь, паренек. Может, послать с тобой провожатого?

— Обойдусь без сопливых, — гордо отказался безумец. С того вечера его больше никто не видел. По одной версии, обмиллионенный Бавила Топор сразу из казино улетел на Гавайи, по другой — по-прежнему обитает в городе, но сделал себе пластическую операцию и переменил фамилию — все может быть. Известно только, что на другой день ребятишки, игравшие на городской свалке в «челноки-банкиры», обнаружили чей-то обгоревший до неузнаваемости труп, а неподалеку валялся потрепанный томик Пушкина в синем коленкоровом переплете, точно такой, какой всегда носил с собой Топор. Когда ему щедро подавали, он в знак благодарности вслух зачитывал из этого томика пару-другую стихотворений, подавали ему, правда, редко: мало осталось в городе людей, кто мог позволить себе такой жест.

Бавила исчез бесследно, зато слух о его несметном выигрыше (впоследствии называли десять миллионов) еще долго сверкал в городском фольклоре, как редкостная жемчужина. «Дворец сказок» — ласково называли казино нищие горожане.

Санин и его напарница прибыли в «Лас-Вегас» около двенадцати ночи и поначалу не привлекли особого внимания, хотя поймали на себе несколько любопытных взглядов — как же, залетные. Публика собралась изысканная — в основном новые русские среднего возраста со своими юными подругами, наряженными в туалеты от Диора и Версаче, все как на подбор топ-модели, увешанные бриллиантами, на которые можно было скупить половину города. Но попадались и безусые юнцы с изъеденными наркотой синюшными лицами, и одинокие искательницы приключений, а также много было почему-то скучающих, накуренных педиков, бродивших из комнаты в комнату, точно привидения. Атмосфера обычна для подобных мест — вечный праздник в зачумленном королевстве. На особинку выделялись двое благообразных старцев за ломберным столиком — сосредоточенные и унылые, словно сразу после игры им предстояло лечь в могилу. Публика обтекала их столик на почтительном расстоянии.

У входа в казино, в фойе Санина обыскали двое бритоголовых янычар, но довольно небрежно, а Дарью Тимофеевну вежливо попросили открыть сумочку, что она и сделала, презрительно фыркнув.

Немного побродив по заведению, выпив по рюмке «абсента» в роскошном подвальном баре, заглянув в полутемную комнату отдыха, «зал свиданий», где на кожаных лежанках балдели любители черного опиума и вяло совокуплялись утомленные пары, Санин и его женщина вернулись в святыя святых «Лас-Вегаса» — розовый салон с королевской рулеткой. Здесь по негласной традиции, установленной Борисом Семеновичем, играли только те, кто мог себе позволить спустить за вечер сотню, другую тысяч баксов без расстройства пищеварения.

Из-за мраморной стойки поднялся жизнерадостно улыбающийся служитель в смокинге, с мордой очеловечившегося питона и, поприветствовав: — Милости просим, господа! — предупредил: — Изволите ли знать, фишки достоинством не ниже пятисот баксов.

— Что ж такого? — ухмыльнулся Санин. — Сыграем и на пятьсот. Однова живем, не правда ли, дорогая?

Дарья Тимофеевна скучающим взглядом обвела помещение, залитое ярким светом из хрустальной люстры и настенных канделябров, небрежно процедила сквозь зубы:

— Как знаешь, милый. По мне, так лучше поехали бы спать.

Санин набрал синих и белых жетонов сразу на пятьдесят тысяч, деньги для него ничего не значили, он прихватил в командировку саквояж с фальшивой валютой, конфискованной недавно, во время операции «Чистые руки», в Казани, — и, деликатно поддерживая даму под локоток, провел ее к рулетке, точной копии той, в которую играет Якубович в телепередаче «Поле чудес», но побольше размером (что вне всяких правил) и обитую где только можно золотыми пластинами.

Крупье — сравнительно молодой человек, тоже в безупречном смокинге, как и вся обслуга в заведении, с изящными, быстрыми жестами карточного шулера, но с чрезвычайно серьезным, умным лицом интеллектуала, обдумывающего извечные проблемы бытия, при появлении новых игроков моргнул одним глазом, что можно было с натяжкой принять за дружеский кивок. Звали его Жорж Монтескье, и поговаривали, будто Борис Семенович выписал его прямиком из натурального Лас-Вегаса, как, впрочем, и всю обстановку: не случайно на фасаде казино горела рубиновыми огнями завораживающая надпись, внушающая благоговейный трепет обывателю: «Не сомневайтесь, господа, у нас все, как в Америке».

За игральным столом сидели с десяток мужчин и только одна дама, из тех, кого ни при каких обстоятельствах не встретишь днем на улице. Затянутая в бархатное темно-оранжевое платье, с нарисованным лицом, где живыми казались лишь огромные, печальные глаза, не пропускавшие света, она всем своим обликом внушала мысль о том, что в жизни каждого человека есть место прекрасной мечте. Санин опустился как раз рядом с ней, небрежно потеснив ее локтем.

Играть он начал сразу по-крупному, ставил как попало и на что попало, — зеро, номера, чет и нечет, красное и черное — все одинаково шло в дело, но не приносило успеха, словно крупу просеивал на ветер. Дарья Тимофеевна курила тонкую черную длинную сигарету, в игре участия не принимала, с ее аристократического лица не сходила презрительно-утомленная усмешка. Взгляд ее лишь чуточку оживал, когда устремлялся на симпатичного Жорика Монтескье. В общем, они с Саниным производили впечатление богатой пары, пришедшей от скуки сбросить лишний жирок — состояние, вполне понятное остальным игрокам, собравшимся за столом. Не прошло и получаса, как груда фишек перед Саниным превратилась в два худеньких столбика. Санин был озадачен. Поделился своей заботой с темно-оранжевой соседкой.

— В Америке играл, в Париже, в Гонконге и даже в Бейруте, но такого жора не видел. Какая-то у них особенная рулетка, вы не находите? Крутит в одну сторону.

Опасный намек вызвал некоторое напряжение за столом: мужчины переглянулись, Жорик Монтескье на мгновение замер с лопаткой в руке. Дама отозвалась шелестящим голосом:

— Не знаю, как в Париже, а у Боба все на высшем уровне. Вы сами из Москвы?

— Когда как.

— Я недавно играла в «Континентале»… Могу вас уверить, по сравнению с нашим «Лас-Вегасом» бедновато.

— Зато честно, — бухнул Санин.

— Что вы имеете в виду?

— Мадам, мне понятен ваш местный патриотизм, но кто может дать гарантию, что этот роскошный агрегат не перепрограммирован на нулевой выигрыш?

Дама растерянно оглянулась на соседей, все они ей были, скорее всего, хорошо знакомы. Теперь уже ни у кого из игроков не осталось сомнений, что респектабельный приезжий заводит непонятную бузу. Отнеслись к этому по-разному. Двое мужчин молча поднялись и покинули комнату, остальные сидели с непроницаемыми лицами, и только один парняга в замшевом пиджаке, зычно гоготнув, поддержал чужака:

— А ты как думал, дядя? Себе в убыток никто не работает.

Слово было за крупье, и он это понимал. Побледнев до синевы, он сказал то, что говорят обычно в таких случаях, по крайней мере в России:

— Вас же никто не заставляет, сударь. Не хотите — не играйте.

— Я не об этом, — поморщился Санин. — Жульничать-то зачем? Солидное заведение. Не обижайся, малыш, тебя это не касается. У тебя на морде написано, что ты лох. Тебя же из-за кордона выписали?

Парняга в замшевом пиджаке в восторге хлопнул ладонями по столу.

— Ну даешь, дядя! Молодец.

Жорж Монтескье сухо заметил:

— На что вы намекаете? Это же электроника. Как ее запрограммируешь?

— Наши умельцы любую электронику раскурочат, — уверил Санин, — Ты, братец, позови-ка лучше хозяина. Хочу на него поглядеть. Или нельзя?

— Почему нельзя? У нас любое желание клиента — закон. — Крупье бросил многозначительный взгляд на дверь, там произошло какое-то движение. Один из бычар-охранников, сидевших у стены, о чем-то с деловым видом говорил в мобильную трубку, другой переместился ближе к рулетке, почему-то вместе со стулом.