В одну из глухих майских ночей, ближе к рассвету, из-за мусорных ящиков на улице Наметкина выполз сильно подраненный мужчина, вероятно, один из неосторожных ночных гуляк. Вид у него был неопрятный. Дорогой костюм и замшевая куртка пообтрепались, один рукав полуоторван, и ткань пропиталась какой-то темной жидкостью. След за ним тянулся по асфальту, как от обожравшейся гусеницы. Кое-как мужчина добрался до стены дома, привалился к ней — и затих. Так и сидел, то задремывая, то открывая глаза, словно о чем-то глубоко задумавшись, возможно, как бывает в предсмертные минуты, о своей уходящей, по капле вытекающей с кровью жизни.
Его размышления прервало появление чумазого мальчишки-беспризорника, спозаранку выбравшегося из подвала на предутреннюю прогулку. Мальчишка приближался к раненому осторожными кругами, стараясь не попадать на освещенные места, не зная, что его ждет: добыча или пинок. Беспризорники, коих развелось в Москве тьма-тьмущая, каким-то таинственным образом, без всякой науки, переняли повадки японских нинзя и умеют передвигаться в ночи, оставаясь невидимыми и неслышимыми, подобно многим другим, не менее загадочным существам, обитающим в зачумленной, осиротевшей столице.
И все же умирающий у стены мужчина, вероятно, имел какой-то специфический опыт, потому что за несколько шагов, даже не открывая глаз, учуял беспризорника.
— Эй, — окликнул негромко, — не крадись, не крадись, я тебя засек.
В ту же секунду мальчишка припал к земле, будто зверек, изготовившийся то ли к прыжку, то ли к бегству.
— Подойди ближе, не бойся, — позвал мужчина.
Мальчишка переступил на дюйм и замер.
— Чего надо, дяденька?
— Меня порезали, видишь?
— Вижу.
— Хочешь десять баксов?
— Хочу… Сильно порезали?
— Дырок шесть, не меньше. Но это ерунда. — Мужчина слегка задыхался. — Сможешь позвонить по телефону?
— Смогу… Тут недалеко автомат, за углом.
— Тебе сколько лет?
— Двенадцать.
— Имя.
— Чего?
— Как тебя зовут?
— A-а… Муравей, то есть Славиком… Хотите, чтобы я «скорую» вызвал?
— Жетон у тебя есть?
— Я без жетона позвоню.
— Молодец… Значит так… — Мужчина закряхтел, руку прижал к животу. Мальчику показалось, что он теряет сознание, но тот справился. — Запомни номер, сможешь запомнить?
— Ага.
— Позвонишь, ответит женщина. Скажешь ей следующее. Сереже плохо, он ждет вас… ну и назовешь адрес. Знаешь, какой это дом?
— Разберусь как-нибудь.
— Давай быстро. Одна нога здесь, другая там.
— Не обманете, дяденька?
— Насчет чего?
— Вы сказали, десять баксов.
— Запомни, малыш, в таком положении, как у меня, людям не до вранья. Гонорар после выполнения задания.
— Но вы не умрете?
— Нет. Дождусь тебя.
Беспризорник серой тенью скользнул в темноту. Долгий разговор утомил мужчину, и он немного подремал. Потом стянул с шеи галстук и попытался передавить жгутом левую руку. Помогал себе зубами и негромким рыком. Ему не нравилось, что кровь так долго не свертывается. А может, это только казалось, что она капает. Мужчина не был уверен в реальности своих ощущений.
Не прошло десяти минут, как мальчишка вернулся. На сей раз приблизился и опустился рядом с мужчиной на корточки.
— Докладывай, — сказал тот.
— Дозвонился. Сейчас приедет.
— Спасибо. — Мужчина достал бумажник и, хотя было темно, точно отслоил десятидолларовую купюру. — Держи, заработал.
Беспризорник спрятал денежку, но не уходил.
— Еще чего-нибудь нужно? Я сделаю.
— За деньги?
— Могу и так.
— Попить у тебя нету?
Беспризорник исчез и почти мгновенно воротился с черной бутылкой пепси, в которой, правда, жидкости оставалось меньше половины. Мужчина осушил ее в два глотка.
— Кто вас так, дяденька?
— Бандиты, кто же еще.
— Не-е, я не про то… Чьи пацаны, Фефела или Тритора?
— Кто же их, Славик, разберет. Для меня они все на одно лицо. А ты при ком состоишь?
— Я ни при ком, — с неожиданной гордостью сообщил беспризорник. — Я сам по себе. У нас коммуна. Особняком держимся. Пока не трогают.
— Круто, — одобрил мужчина. — И чем промышляете? Пьяных скребете?
— По всякому бывает, — ничуть не смутился беспризорник. — Бабок надыбать всегда можно, была бы голова на плечах.
— На жизнь хватает?
— Когда как. День на день не приходится. Сегодня густо, завтра шиш. Но не бедствуем, конечно. А вы из деловых?
— Нет, тоже вроде особняком.
За содержательным разговором скоротали минут тридцать, причем раза два мужчина выпадал в осадок, отключался, и мальчик терпеливо ждал, пока он очнется. Он сто раз мог выудить у умирающего весь бумажник, но не сделал этого. Только очарованно наблюдал, как большой, сильный мужчина балансирует на краю черной бездонной ямы — и не падает, удерживается.
Наконец, рассекая сумрак двумя яркими лучами, во двор ворвалась легковуха. Фары потухли, движок заглох — из машины выскочила длинноногая девица в распахнутой кожаной куртке и бросилась к ним. Беспризорник сразу сообразил, что девица не простая, бубновая, поэтому на всякий случай отступил в тень.
— Живой он, живой. Не волнуйтесь. Только что разговаривал.
Девица склонилась над раненым, потрогала пульс на шее. Что-то пробормотала ему в ухо, чего мальчик не мог разобрать, но что-то, видно, хорошее, потому что мужчина открыл глаза и обрадованно воскликнул:
— Лизок, ты уже здесь?
— Сережа, родной!.. Как же ты так?!
— Подстерегли, гады. Ничего не поделаешь… А где Славик?
— Тут я, тут, — отозвался из темноты беспризорник.
— Веришь ли, Лизавета, золотой парень. Попить принес, позвонил — и все за десять долларов. Надо его как-то приласкать.
— Что дальше, Сережа? Вызывать службу?
— Ни в коем случае… Вот доберемся до машины — и покатим к Михалычу.
— В Малаховку?
— Ага.
— Но…
— Никаких «но»… Слушай, когда старшие говорят.
Несколько метров до «Хонды» преодолели с трудом: мужчина обвисал на девушке и она прогибалась чуть ли не до земли. Мальчик помогал, как мог, подставляя худенькое плечо. Кое-как загрузили раненого на заднее сиденье, где он мгновенно вырубился.
Девушка дала беспризорнику сколько-то денег, не считая, комком, сказала:
— Никому ни слова, парень. В воскресенье будь здесь в десять утра. Договорились?
— Вы кто, тетенька? Солнцевские?
— Неважно… Чао, приятель.
Машина крутым виражом вылетела на улицу, а беспризорник подошел поближе к фонарю и, оглядевшись, пересчитал деньги: пятьдесят рублей, сотняги, мелочь. Много слышал про цыганское счастье, так вот, значит, оно какое…
По пустой Москве Лиза гнала «Хонду», не соблюдая никаких правил. Уже на Рязанском шоссе мужчина заворочался на заднем сидении, подал голос.
— Где мы?
— Еще минут десять, Сережа. Потерпишь?
— Времени сколько? Вроде светает.
— Пятый час. Остановимся?
— Попить есть?
Лиза притормозила, свернула на обочину. Открыла переднюю дверцу, перебралась к мужчине. Попоила чем-то из пластиковой бутылки.
— Как ты?
— Ничего. В брюхо глубоко кольнули, а так — царапины. Перемогусь.
— Перемогись, родной мой, — Лиза чуть не плакала.
В предрассветном мареве он словно впервые увидел ее прекрасное лицо. Но ему было не до сантиментов, боль крутила невыносимо. Особенно жутко, будто отрывалась, пульсировала левая рука.
Лиза сказала:
— Может, сделаем перевязку?
— Дотянем так, ничего.
— Сережа, я…
— Даже не думай об этом. С какой стати мне помирать?
Минут через десять, как она и обещала, подкатили к двухэтажному особняку на окраине Малаховки. Частная клиника доктора Чусового. Стоматологический центр и гинекология. Все окна темны, из привратницкой, как из-под земли, льется слабый свет. Лишь бы доктор оказался на месте. Вообще-то он из своей клиники не вылезает, хотя у него есть дом с усадьбой в Одинцово. Приобрел не без помощи Сергея Петровича, директора «Русского транзита».
