Дядя Паша! Седые брови нарочно хмурятся, а глаза смеются. Как хорошо, что Мария Лукьяновна уже ответила ему и он знает, что Галя не бессовестная, не просто так не писала.
Хорошо, что существует тихий час. Впервые с тех пор, как появился в палате Миша, Галя была так рада тихому часу.
Лежа и стараясь не шуршать, она под сонное дыханье спящих детей читала драгоценные бумажки.
Коротенькие записки от девочек. Света, Люба, Сима пишут: «Поправляйся скорей! Мы без тебя скучаем».
А вот записка подлиннее:
«Милая Галочка! Я пишу у вас внизу на диване. Мама ждет. Она не отпустила меня одну — очень далеко, и боялась, что я сама не найду. Как я тебя разыскала, это целая история. У лифтерши я узнала, что ты вернулась в детский дом, потому что твой дядя Паша уехал…»
Да кто же это пишет? Недоумевающая Галя заглянула в конец листочка и чуть не ахнула на всю палату. Тоня! Тоня Серпуховская! Чудеса!
«Потом в канцелярии нашей школы мне сказали, где твой детский дом, и мы с мамой поехали, а ты в больнице. Галочка, поправляйся и приезжай ко мне! Тоня Серпуховская».
А глупые мальчишки ее «Гусыней» называли!
Вошла сестра и сказала шепотом:
— Думаешь, я не вижу через стекло, что ты тут читальню устроила? Спи сейчас же. И глаза портишь, сумерки в комнате.
Когда сестра, убрав письма в тумбочку, оглянулась, Галя уже спала, продолжая и во сне счастливо улыбаться.
Дома
Выписалась Галя из больницы позднее Миши, хотя поступила раньше. У нее вдруг распухли железки на шее. Пока не вылечили это осложнение после скарлатины, ее не отпустили.
Завуч Екатерина Дмитриевна привезла Галю в детский дом. Едва они вошли, Екатерину Дмитриевну позвал зачем-то завхоз.
В знакомом вестибюле тишина: все ребята в школе. Как всегда, дверь в кабинет директора открыта. Галя никогда не задумывалась, почему она всегда открыта и прикрывается ненадолго, только когда приходят совсем посторонние посетители. Но это хорошо, что дверь бывает открыта…
Бесшумно Галя подошла к этой двери. Директор сидела за столом и что-то писала. Но вот она положила ручку, сняла очки и задумалась.
У Гали дрогнуло сердце: эта пожилая, полная женщина с усталым и добрым лицом — до чего она своя, близкая, родная. Услышав шум шагов, Мария Лукьяновна подняла голову. Лицо ее озарилось радостью. Она быстро встала, протянула руки навстречу.
Галя бросилась к ней, обеими руками обвила ее шею, прижалась.
— Вернулась? Наконец-то! Родная моя, — прошептала Мария Лукьяновна, целуя Галю. Она сняла с нее шапочку. — Стриженная! Ежик какой смешной! — Провела рукой по Галиной голове. — Как я беспокоилась о тебе, девочка моя! Теперь все будет хорошо. Ты опять дома!
— Вы… — тихонько сказала Галя. — Вы — наша мама!
— Ну конечно! А ты не знала, глупенькая? Ну, как ты? Совсем хорошо себя чувствуешь?
— Совсем. Я там Мишеньку видела! Подумайте, мы в одной палате были!
— Да знаю я, знаю — засмеялась Мария Лукьяновна. — Все знаю…
— Сколько я в школе пропустила — ужас! — с тревогой сказала Галя. — Что же со мной будет? Хорошо хоть, что зимние каникулы были, никто не занимался…
— А я уже договорилась с Майей Владимировной. Знаешь, из института лаборантка? Она с Валериком Громовым и Петей Ерошиным занималась, а теперь с тобой займется.
И об этом подумала Мария Лукьяновна — что за человек!
А потом из школы пришли ребята… Уже к концу дня Галя, сначала только смеявшаяся смущенно, стала сердиться: все наперерыв ухаживали за ней. «Не устала ли ты? Может, отдохнешь?», «Не толкай Галю, она еще слабая!» В столовой дежурные кричали в окошко раздатчикам: «Гале Макушевой наложите побольше. Ей поправляться надо». «Ты не скачи зря, — говорила Софья Павловна, — не утомляйся». Мария Лукьяновна зашла в спальню: «Немножко отставьте от окна Галину кровать — не надуло бы».
На Марию Лукьяновну рассердиться Галя не могла, а на ребят накинулась:
— Да что вы обо мне, как о стеклянной? Вернулась в свой дом, а тут меня всякими заботами хотят извести! Опять заболею да в больницу попаду из-за ваших приставаний!
— А мы тебя никуда больше не отдадим — ни в больницу, никуда! — решительно заявила толстая Сима.
Да что же это такое?
В феврале через город пролетали метели. Снегу навалило столько, что снегоочистительные машины не успевали его сгребать своими клешнями. Вьюжный ветер скособочил сугробы — снежные валы, лежавшие вдоль реки Карповки, накренились на один бок. На кривой верхушке сугроба неуклюже скакала большая ворона.
Котя Черенков стоял в воротах своего двора. С подчеркнуто небрежным видом засунув руки в карманы коротковатого пальтишки и устремив взор на сугроб, он неумело и пискливо насвистывал.
Можно было подумать, что он поглощен скачущей вороной и совсем не слышит обидных криков девочки в малиновом капоре. Девочка, ростом не выше Коти, стояла поодаль на заснеженном тротуаре и кричала пронзительно и негодующе:
— Вот как соберутся наши из первого «г», они тебе покажут, покажут! Узнаешь, как толкаться!
Эта девчонка совсем не из их двора, а просто откуда-то из соседнего дома, лазила по сугробу напротив Котиных ворот. И ничего он ей не сделал, только немножко толкнул в спину. А она возьми да и заройся носом в снег!
Какая-то высокая девочка в вязаной шапочке прошла мимо Коти в ворота. Но вдруг повернула обратно.
— А ведь ты Котя? Я тебя сразу не узнала, так ты вырос!
Худенькое улыбающееся лицо девочки с большими карими глазами вроде он и видел когда-то.
— Зина дома, да? Ну, я пошла. Еще увижу тебя, если ты не очень долго будешь гулять.
Крикунья в малиновом капоре стояла на порядочном расстоянии и не могла слышать их разговора. Едва высокая девочка скрылась во дворе, первоклассница снова принялась вопить:
— Ага! Вот я твоей старшей сестре нажалуюсь, какой ты озорник, в сугробы толкаешься!
— А ты же мою сестру не знаешь!
Девочка расхохоталась.
— А сейчас-то я ее видела! С тобой стояла. Что, съел?
— Эта, что стояла? — удивился Котя. — Какая же это сестра? Вовсе незнакомая!
А в квартире Черенковых всех привела в недоумение бабушка.
Когда Зина ввела в столовую худенькую, стриженную под мальчика девочку, бабушка всплеснула руками, роняя спицы, бросилась к гостье и заключила ее в объятия.
— Степушка! Родной мой! Милый! — бормотала она, целуя Зинину подружку.
Все разинули рот. Пораженная Зина воскликнула:
— Бабушка! Это же Галя! Как ты ее называешь?
Зинина мать выпустила из рук шитье. Зинин отец отложил газету. Оба с изумлением наблюдали неожиданную сцену.
Галя ничего не понимала, но тоже прильнула к старушке, поцеловала дряблую морщинистую щеку.
Гладя ее по голове, бабушка сказала:
— Как вошла ты, милушка, ну, гляжу: вылитый Степочка! Волосы стриженые, шейка худенькая, вытянутая. Он, да и только! Когда ему годков одиннадцать было, точь в точь такой был. Ты-то, Ксеничка, не помнишь разве? — обратилась она к дочери.
— Всех ты, мама, напугала, — сказала Ксения Петровна. — Галочка, нам Зина рассказывала, что ты долго болела. Теперь хорошо себя чувствуешь?
— Давно уже совсем хорошо, — ответила Галя. — Спасибо. Бабушка, — спросила она робко, — а кто это Степочка?
— Сыночек мой, деточка. Уж больно ты мне его напомнила… Звонят…
— Зина, открой! — велела мать. — Это Котя, должно быть.
Котя ворвался красный, весь в снегу.
— Вот эта самая девочка к Зине шла, — заговорил он возбужденно, показывая на Галю, — а там одна девчонка пристала ко мне, что это моя сестра! В таком капоре девчонка. И не верит, говорит: «Ты на нее похож!» А ты мне, бабушка, говорила, что я на дядю Степу похож! Что ж мне, на всех людей похожему быть?
