Уничтожил бы тварь с радостью, вот только это повредит мне как заключённому. Прямо как будто у меня есть шансы сойти за приличного джентльмена, попавшего в неловкую ситуацию… и убившего двадцать человек.

Есть ещё Адам. Если он жив и на свободе, то он может что-нибудь придумать, чтобы вытащить нас отсюда. Стоп, я же говорю об Адаме. Ничего он не придумает.

Он даже понятия не имеет, где мы находимся.

Я устал от вида желтоватой в чёрную крапинку бумаги, поэтому небрежно сложил газету и убрал во внутренний карман. Продолжаю ждать, надеясь хоть на что-то хорошее.

Мою дочь, думаю, быстро опознают как Белую Бестию. Вспомнив её прошлые грехи, вряд ли жандармы задумаются, что с ней делать. Затем им предстоит разобраться, кто на мосту был её сообщником, а кто – недругом. Разделив таким образом выживших, стражи порядка выведают причину конфликта, суд всё это повторит с помпой, и всех отправят на виселицу.

Да, всё-таки я выбираю виселицу.

Возможно, имеет смысл рассказать о Монархе, который и устроил нам сию травлю. Но в этом случае подконтрольные ему жандармы найдут способ незаметно устранить нас ещё до посещения суда. Здесь не менее опасно, чем у Клаунга перед носом.

Остаётся побег. Допустим, решётка недостаточно прочная, чтобы удержать иоаннита, но всего остального, вроде количества и меткости стражей порядка, хватит с излишком, чтобы показать мне, где раки зимуют. При условии, что мне необходимо вернуть оружие и достать из заключения друзей, задача становится нечестно сложной.

Вот так всегда бывает, когда ты столь близко к цели. Вопрос о том, был ли я близко, разумеется, спорный, но у меня были хорошие ориентиры и наводки, у меня была система. Поэтому не скажешь, что я был далёк.

Сколько же прошло времени? Никогда не думал, что буду так скучать по Ищейке. Серебряные часы лежали у меня в кармане столько десятилетий, что я свыкся с ними, как с рукой или ухом. Меня безумно редко поджимало время, но я всегда пристально следил за ним, был зависим от точных, но мало что значащих цифр.

Вот теперь без них начинается ломка. Как я вообще протянул целых два дня?

Думаю, Ищейку прикарманил сам Монарх. Может, правда, вручил кому-то из своих верных прихлебателей. В любом случае, за подарок Франца обидно.

Громыхнули замки на двери. Долго ожидаемые жандармы явились. Протопав по коридору, перед нашей камерой остановились три амбала с такими лицами, словно мать их никогда не целовала. Я вспомнил, что меня так и не били дубинками. У каждого из троицы этот незаменимый инструмент в наличии. Может, они решили приступить только сейчас.

Дверь в камеру открыли. Амбал с самым смышлёным лицом вошёл первым, но тут же растерялся, переводя взгляд то на меня, то на соседа. В итоге ему пришлось обращаться с немым вопросом к напарникам, и те однозначно указали дубинками в мою сторону. Верзила тотчас загомонил:

– Заключённый, встать.

Я послушался и без лишних слов протянул руки, видя, как жандарм уже тянется к наручникам. Железный браслет на левой руке не защёлкнулся – помешал другой, что у меня уже полторы недели. Та же заминка случилась, когда меня вязали на мосту.

– Что это ещё? – гаркнул, обнаружив Ярмо Быка, жандарм.

– Украшение, – повторил я ложь, сказанную на месте задержания.

– Почему не сняли при обыске?

– Не смогли, – пожал я плечами.

– Что значит «не смогли»? Немедленно снять!

Я изобразил старательную борьбу с вставшей намертво защёлкой. Закончилась она, естественно, ничем, так что мне и осталось, что показать неподдающийся браслет жандарму с опечаленным лицом.

Моя неудача его взбесила:

– Какого чёрта? Дай сюда, только не вздумай мне тут рыпаться. Где защёлка?

Я указал.

– Эх, зараза, – силится амбал одолеть артефакт, – не лезет. Как её открыть?

– Надо просто потянуть, но застряло…

– Вижу, что застряло. Эх, да что с ней такое?

– Брось ты её, – подключились с советами коллеги. – Это всего лишь побрякушка металлическая, сдалась она тебе.

Упрямец ещё какое-то время вёл неравную борьбу с артефактом, а затем просто надел мне браслет наручников чуть выше, пыхтя от обидного поражения. Вымещая гнев за неудачу, он принялся грубо толкать меня в спину.

– Шевели мослами, заключённый, – мычит он, размахивая дубинкой в воздухе и мечтая пустить её в ход.

Увы, мне захотелось изображать примерного арестанта, предугадывающего мысли конвоиров. Хотя, хороший жандарм должен уметь выдумать причину отлупить тебя дубинкой.

Проходя вдоль камер, я краем глаза ознакомился с народом, населяющим их: среди оборванных головорезов не видно никого из моих друзей. Это одновременно говорит о многом и не говорит ни о чём. Причин, по которым только я один околачиваю нары, бессчётное множество. Моих друзей могли, скажем,.. отпустить и дать денег на дорожку.

Вот меня вывели из подвального помещения. Залитые светом ламп коридоры и темнота за окнами говорят, что ночь ещё не кончилась. Я ожидал встретить полуденное солнце.

Первый в году снегопад продолжается.

– Сюда давай, – направляет меня по путаным коридорам конвоир.

Сейчас в отделении жандармерии немноголюдно. Странно, я ожидал, что бойня на мосту загрузит несколько десятков сотрудников на долгую бессонную ночь. Получается, что абсолютно ничего не смыслю в работе органов охраны порядка.

– Сюда.

За дверью меня уже ожидают двое. В глазах на порядок больше интеллекта, так что эти уже похожи на дознавателей. В комнате всего три стула, стол и лампа на нём. Меня усадили на единственный свободный стул и окружили. Ей богу, в таком плотном кольце верзил стало неуютно.

– Нет, можете нас оставить, – решил обойтись без лишних ушей дознаватель.

– Ясно, – ответила троица чуть ли не хором и удалилась. Уж больно недовольно они вдевают дубинки в петли.

Я внимательнее пригляделся к парочке напротив: высокие, сухие, с хитрым прищуром под кустистыми бровями, узкие носы, под которыми распускаются лихие усы. Жандармы донельзя похожи, словно это родственники, если не зеркальные отражения. Ещё они мне напоминают бравых кавалеристов со старых картин – там все всадники писаны с похожих образов.

Они выглядят озлобленными и суровыми, хотя я-то знаю, что это просто они настолько серьёзны. При этом, на их лицах отчётливо читается интеллигентность, поэтому я могу рассчитывать на вежливое обращение. Эти двое, например, даже не прихватили дубинки.

Один из них достал блокнот, не сводя с меня пристального взгляда. Второй, скосив усы набок, приступил к допросу:

– Назовите себя.

– Виктор Римель, – не моргнув глазом соврал я.

Но на первом же вопросе я оступился. Только приготовившийся писать жандарм поднял голову и недовольно заметил:

– Как Вы тогда объясните, что два человека уже назвали Вас Августом?

– Это моё прозвище, я родился в августе.

– А фамилия Хромер из-за того, что Вы металл хромировали?

Времени на ответ мне не дали – второй дознаватель рубанул напрямую:

– Скажите, Вы иоаннит с Альбиона?

– Нет, Август – это моё прозвище, а фамилию я приставил себе, потому что звучит. Да, получилось, как у того колдуна с острова. Но будь я им, превратился бы в дым и утёк из камеры… или сжёг бы отделение дотла – не знаю, на что он там способен.

Как во мне взыграло красноречие. Жандарм за блокнотом что-то скупо чиркнул. Выражение лиц у обоих так и не поменялось. Полагаю, они мне не поверили.

– Как давно Вы состоите в банде Белой Бестии.

Хотел уже было я возразить, что в банде не состою, но тут вспомнил, что проходил чёртов обряд посвящения. Приходилось пить абсент с кровью и порохом.

– Около недели.

– Недели? – похоже, недоверие ко всем моим словам уже вошло у писаря в привычку.

– Именно.

– Сколько человек из банды находилось на мосту вчера ночью? – со строгой монотонностью спрашивает дознаватель.

– Трое.

– Назовите их имена.

– Виктория, Роде и я.