В тот день и в два последующих я работал продавцом прохладительных напитков и сандвичей. Получив причитающиеся мне деньги и подкормившись бесплатной едой, я покинул работу и сходил в университет. Там я предъявил рекомендательное письмо от одного моего друга — редактора из Техаса. Принимавший меня администратор был со мной очень доброжелательным, но объяснил, что не может предложить мне никакой помощи. Лично он не мог одолжить мне денег, а университет предоставлял стипендии только студентам с блестящим школьным аттестатом. Может, если я обращусь к другому писателю... к кому-нибудь с факультета, кого интересуют пишущие молодые люди...
В то время помощником президента университета был Роберт Платт Кроуфорд, писатель с именем, который печатался в «Сатердей ивнинг пост» и других журналах с большими тиражами. Я знал его только по слухам, а он, естественно, вообще не имел обо мне представления. Но я отправился к нему. Показал ему несколько своих рассказов, напечатанных в региональной периодике, и попросил ссуду — сумму, достаточную для оплаты одного семестра и приобретения учебников, и, если бы он был так добр, еще несколько долларов.
Доктор Кроуфорд оторопел. Помолчав, он попросил меня повторить свою просьбу. Я это сделал. Добрейший доктор испытал явное облегчение. В его кабинете ужасная акустика, извиняясь, пробормотал он, видимо, его нужно будет переделать... Не расскажу ли я ему немного о себе? Что-нибудь о своем прошлом? Очевидно, я уже давно окончил среднюю школу. Почему же я только сейчас решил продолжить обучение и выбрал именно этот университет?
Я начал говорить, сначала довольно резко, потому что ужасно нервничал, затем, видя, как он поощрительно улыбается и кивает, все более спокойно и доверительно. Я долго ему рассказывал, — таким заинтересованным он казался и настолько тесно переплетенными между собой были различные события моей жизни. Чтобы обосновать мой поспешный побег из мира отелей, понадобилось объяснить, как я туда попал. А это тянуло за собой повествование о шоу со стриптизом и об Элли Иверсе, этом покровителе проституток, что, в свою очередь, вело к другим событиям... к работе в газете и к моим приключениям продавца молочных товаров, к тому времени, когда я почти овладел рынком французских почтовых открыток, и к ужасной катастрофе, которую я потерпел, будучи сыном человека, в одночасье превратившегося в миллионера и так же внезапно разорившегося...
Доктор Кроуфорд улыбался и цокал языком. И наконец откинулся на спинку кресла и от души захохотал. Оправившись от приступа смеха, он заявил, что уверовал в мой талант писателя и что, более того, очевидно, я буду очень способным студентом. Он считает для себя честью, заявил он, оказать мне финансовую поддержку. И, вынув бумажник, сразу приступил к делу.
Я принял деньги с благодарностью, хотя и немного недоверчиво, опасаясь, что своей полной откровенностью поставил себя в сомнительное положение. Достигнув того, что казалось невозможным, я понял, что иным способом этого и нельзя было добиться. Нельзя обманывать человека, от которого ты надеешься получить помощь. Если у него есть деньги, а у тебя их нет, нужно заранее предполагать, что он по меньшей мере такой же проницательный, как и ты, если не в сто раз больше.
Доктор Кроуфорд отказался от моего предложения дать ему расписку в получении денег. «Но зачем она мне нужна?» — сказал он, таким образом дав мне понять еще одну простую вещь: если человек может поручиться лишь своим словом, что даст его подпись?
Решив проблему с обучением, я обошел газеты, надеясь получить работу на неполный рабочий день, обращался на радио, в рекламные агентства, в серьезные фирмы, занимающиеся рекламным делом, — в любое место, где предположительно мог требоваться литературный талант. Одет я был дорого и по моде. Общество, где проворачиваются быстрые и большие деньги, вынуждало иметь отличный гардероб, и я счел необходимым потратить на него несколько сот долларов. Подозреваю, что многие из важных должностных лиц, которые меня принимали, думали, что я или держатель крупных акций в их компании, или намерен им стать. И большинство из них становились грубыми и подчеркнуто нелюбезными, когда обнаруживали истину и смущенно изложенную цель моего визита. Собственно, почему это я думаю, что они меня примут на работу? Что я мог им предложить, бывший коридорный, бывший рабочий-нефтяник и так далее, который имеет скромный опыт работы в газетном деле и несколько средних по качеству напечатанных работ? Они могут нанять за бесценок куда более полезного сотрудника. Здесь, в Линкольне, много выпускников колледжей — людей, которые имеют диплом журналиста и которые были бы рады трудиться даром только ради практики.
После некоторых из этих собеседований я выходил униженный и словно побитый. Черт побери, я чувствовал себя отвратительно, потому что в свои двадцать два года я не только не закалился, а стал еще более уязвимым от почти непрерывных ударов злосчастной судьбы. Я вздрагивал от каждого нового удара по моей гордости, а они становились все более частыми и жестокими.
Будучи очень упорным — и, безусловно, недальновидным, — я продолжал свои поиски, которые неизменно увенчивались отказом. И наконец, когда я меньше всего ожидал, удача вдруг улыбнулась мне.
Это был сельскохозяйственный журнал. Два молодых редактора любовно осмотрели меня, выяснили, что я поступаю в университет, и, многозначительно переглянувшись, принялись меня любезно допрашивать... Значит, я из Техаса, вот как? (Тут они с благоговением глянули на мой сорокадолларовый костюм от Борсалино.) И мне нужна работа, верно? (Взгляд на этикетку импортного твидового пальто.) Что ж, это они понимают. Работа дает человеку определенную независимость, помогает ему занять солидное место в университетском городке. И конечно — естественно! — я поступаю в сельскохозяйственный колледж, не так ли?
— Боже мой, нет, конечно! — возразил я, но затем, увидев их разочарованные лица, поспешил добавить: — С чего мне туда поступать? Я намереваюсь учиться в колледже изящных искусств.
