— Маленькая оплошность, — сказал он. — Этот парень забыл, что люк открыт. Да здесь это часто случается.
Я не стал больше ждать, а как мог быстрее на ватных ногах поспешил к своей машине. У меня так тряслись руки, что я еле завел мотор.
В туалете на заправочной станции я привел себя более или менее в порядок, но ущерб, нанесенный моему моральному состоянию, был непоправим. Я не мог собирать долги. Я не мог продавать, что обычно было вполне легко. Я не мог приблизиться к своим клиентам с «настойчивой любезностью», за которую так пылко ратовал (как можно быть любезным с подобными людьми?). Но и не мог вести себя с ними грубо (вести себя грубо с людьми, которые могут тебя убить!). Я не знал, что делать, и, хотя я упорно посетил всех клиентов, назначенных мне, за весь день не сделал ни единой продажи и не собрал ни единого долга.
В тот вечер я торчал в конторе до тех пор, пока все остальные сборщики не отчитались и не ушли. Затем с притворной небрежностью приблизился к окошку и положил свои карточки перед Кларком. Мы были одни. В отличие от больших городов в маленьких в подобных заведениях единственным внутренним служащим был управляющий.
Он закурил сигарету и выпустил в потолок длинную струю дыма, в то время как, сощурившись, заглянул в мои карточки. Его пиджак был расстегнутым, и я впервые заметил небольшой брелок, который висел на его часовой цепочке, — пара крошечных золотых перчаток.
— Да, Джим, — рассеянно сказал он, проследив направление моего взгляда. — Я был довольно хорошим боксером. Мог бы стать чемпионом в тяжелом весе, если бы продолжал это дело.
— Понимаю, — сказал я.
— Да, может, и стал бы, а может, и нет, но я решил, что лучше мне заняться чем-нибудь другим. Тогда у меня было больше шансов. Понимаешь, как я на это смотрел, Джим. Трудно чего-то добиться и удержать свой успех, если другие парни в этой области такие же сильные, как и ты. Ты не выдерживаешь, понимаешь, что я имею в виду? Чтобы по-настоящему выдержать, ты должен перейти на собственное пастбище — заняться какой-нибудь работой, например вроде вот этой. Такой работой, где у тебя не будет конкуренции, где ты сможешь выбить дух из любых трех парней, которые попробуют на тебя насесть. Ты понимаешь, о чем я, Джим?
— Понимаю, — сказал я.
— Я здесь не вижу никаких чеков на продажу, Джим...
— Их нет, — сказал я. — Я ничего не продал.
— Ив карточках не отмечено получение денег...
— Я ничего не получил.
Он внимательно посмотрел на меня, покачивая головой:
— Нет, не такой уж ты глупый. Ты бы не стал бить баклуши весь день. Может, ты взял себе выходной, Джим? Нет? Но за целых шесть часов работы ты так ничего и не продал и ничего не получил?
— Да, ничего, — сказал я. — Я понимаю, это звучит странно, но...
— Странно? Ну, я бы так не сказал. Зайди-ка сюда, Джим. Заходи и садись на этот стул. — Он толкнул меня на стул. — А я сяду напротив. — Он так и сделал. — Ну а теперь расскажи мне все подробно.
Он сидел так близко, что его ноги прижимались к моим, к тому же он наклонился вперед, взявшись руками за подлокотники моего кресла. Понятно, что в таком положении, когда мы едва не соприкасались носами, я чувствовал себя крайне стесненно и неуютно. И моя сбивчивая исповедь, дававшаяся мне с трудом, звучала нелепо, глупо и неубедительно.
Тем не менее, что меня крайне удивило, казалось, Кларк принял мои объяснения и понял их.
— Мне тоже приходилось бояться, Джим. Бывало, от страха я едва не терял голову. Помню, как-то в Чикаго, когда я работал на одну акулу, случилась одна страшная история. Меня послали получить деньги с одного бедолаги, который работал на сталелитейном заводе, он задолжал нам сотню — половина из них были проценты, — и парень пошел на меня с бейсбольной битой. Едва не расколол мне череп. Испугался я? Да это слабо сказано, Джим. Я чуть дух не испустил. А потом побежал в офис и вернул им карточки. Босс дал мне перерыв. Он велел своим ребятам отвести меня в подвал, и у каждого из этих двух парней были бейсбольные биты, и они не просто угрожали мне ими, они пустили их в ход. И вскоре, Джим, я уже не боялся того рабочего. Я не побоялся прийти к нему за долгом. Я боялся того, что может произойти, если не получу с него денег... Ну а теперь вернемся к твоему случаю, чтобы было все понятно, Джим, — я готов заключить с тобой пари. Ручаюсь, что ты сам захочешь завтра же вернуться на эту чертову живодерню и взыщешь долг с этого поганца. Ручаюсь, что ты охотнее пойдешь туда и добьешься своего, чем придешь сюда и скажешь, что ты этого не сделал, что ты прошляпил целый день. Я прав, Джим? Разве ты сам так не думаешь?
Хотелось бы мне сообщить вам, что в этот момент я встал, сказал, чтобы он катился куда подальше со своей работой, и ушел. Но, при всем своем желании предстать в самом выгодном для меня свете, я не способен на столь откровенную ложь. Я должен был работать. Я рос в мире, где превалирует право сильного, где весьма часто дисциплина поддерживается с помощью суровых физических мер. И теперь я распознал в Кларке слишком знакомый мне тип. Такие люди не любят шутить и приводят в исполнение свои угрозы.
— Надеюсь, ты не замышляешь бросить работу, Джим? Мне не хотелось бы так думать. Посвятить человека в работу стоит денег, и считается, что я знаю, кого подбирать.
Я неуверенно возразил:
— Нет, я не хочу уходить.
— Честно? Или ты только так говоришь, а сам уйдешь и больше не появишься? Если ты задумал что-нибудь в этом роде...
— Нет, не задумал.
— Молодец, Джим! — Он вдруг усмехнулся и шутливо ткнул меня в подбородок. — Теперь ты в порядке, теперь ты будешь хорошо работать. Ты просто испугался — а бояться нечего.
Чтобы как-то сократить эту бесконечную историю, скажу, что на следующий день я действительно пошел на скотобойню и получил деньги с человека, который накануне едва не убил меня свиной тушей. Я пропустил последний час занятий в колледже и поэтому смог прибыть на место до полудня. Я ждал у ворот, пока Браун не вышел на ленч. Захваченный врасплох и не имея преимущества, которое было у него накануне, он сразу же расплатился. Собственно, кинув на меня испуганный взгляд, он тут же достал деньги, не дожидаясь, когда я спрошу их.
