— «Я так устал, что делать мне теперь, я так устал, все мысли о тебе»[5]. — Он выкрикивал: — Ла-ла-ла, лала-лала, — пока не сбился на истеричное хихиканье.

— Тут, что ли, все такие? — в воцарившейся тишине поинтересовался Эммет.

Эмили пускала табачные кольца. Четыре расплывчатых колечка подобрались к Эммету и заволокли его лицо.

— Да он неопасный. По крайней мере хоть умный. Подожди, вот остальных увидишь. Волосы дыбом встанут.

Дафна поднесла руку Эмили к губам и затянулась от ее сигареты.

— У некоторых, — сказала Дафна, — здесь все разваливается. Среди этих дебилов начинаешь подозревать, что ты и сам хуже, чем думал. И все тебя иначе видят. — Она откинулась на матрас, положила подушку на живот и обняла ее. — Тебе самому решать, насколько недосягаемым хочешь быть. Можешь прятаться, можешь идти напролом. Это место — чистый лист бумаги. Хочешь — размажь свое дерьмо по стенам в комнате. Эрнест это постоянно делает, и никто его не выгоняет. Вся остальная твоя жизнь ничего не значит. Это место ни на одно другое не похоже.

Обе женщины зевнули. Мгновенно скинули туфли и залезли под одеяла.

— Спокойной ночи, — сказал Эммет и зашаркал к двери.

— Не волнуйся, — вдогонку подбодрила его Дафна. Она снимала браслеты, один за другим и складывала их на стол у кровати. — Нас ты уже знаешь. А что до остальных — просто научишься правилам игры, и все.

— Спасибо, — неуверенно проговорил Эммет. Он не мог представить себе, каким будет следующий день. Неужели все остальные чужие люди, что спят сейчас в своих кроватях, вдруг проснутся и влезут в его жизнь, изменят ее? Эммету уже казалось, что Дафна и Эмили с ним навсегда. А ведь еще вчера их не существовало. Он часто думал о том, какие события привели его к тому или иному событию, и о том, как изменилась бы его жизнь, если бы он, скажем, переехал в другое место. Размышляя о бесконечных переездах матери, он решил, что, перемещаясь, она лишь стремилась подгадать к нужной случайности. А может быть, она рассчитывала сделать свою жизнь такой, какой хотела, просто не останавливаясь, непрестанно меняя направление, точно движущаяся мишень?

Иногда ночами Эммет прослеживал в уме свои отношения с людьми, прокручивая их назад, к началу. Если он мысленно убирал одного человека, цепочка рвалась, и порядок нарушался. А это значило, что вся его жизнь — непрерывная линия, но Эммет не мог вспомнить ни одного решения, которое когда-нибудь принял сам. Он долго бесцельно плыл по течению, его прибило сюда, к новому берегу, и он вроде знал, что находится на грани, за которой все изменится навсегда. Но как именно, не имел представления.

Эммет заставил себя ступить в темноту коридора. Он стал шарить руками по стене, переставляя ноги робко и осторожно, будто шел по выступу на отвесной стене невозможно высокого небоскреба.

Проснувшись утром, Эммет увидел, что какой-то человек склонился над ним, положив руку ему на бедро. Эммет никогда в жизни не встречал такого толстяка.

— О, какой ты миленький чувачок, — сказал человек. — Я тебя запросто сожру на завтрак.

Уинстон протянул Эммету руку для пожатия. Но когда Эммет с трудом подал свою, Уинстон поднес его пальцы к губам и засосал кончики.

— Ох, и сладенькое мяско. Будем друзьями, малыш, — сказал он, — хочешь одолжить мне пять долларов?

Эммет уставился на него, сонно моргая. На мгновение ему показалось, что он у себя в квартире. Ему приснилось, что кот пригвоздил его к кровати, упершись лапами в его закрытые глаза.

Уинстон откинул простыни. Эммет быстро перевернулся на живот, словно был раздет.

— Скромненький, а? Давай, пошли, малыш. У меня от тебя аппетит разыгрался. По воскресеньям дают блины, мне нужно живот набить.

Он поднял футболку и погладил себя по животу. Над брюками нависали черные складки. Они тряслись перед лицом Эммета, словно густой темный клей. По бокам кожа растянулась и напоминала грубые швы. Сквозь густые курчавые волосы на животе просвечивало такое множество вен, что кожа казалась сплошным синяком.

— Я большой мальчик, — сказал Уинстон, похлопывая себя по животу, — и аппетит у меня большой. Обожаю блинчики!

Эммет представил себе, как под жирными складками Уинстонова живота по морщинистому кишечнику ползет маслянистое блинное тесто. Ему не хотелось идти с этим человеком в столовую, заполненную голодными и слюнявыми незнакомцами.

— Я, может быть, попозже подойду, — сказал он, поднялся с кровати и вытянул рубашку из сумки. Он распаковывал вещи, пока не услышал, как Уинстон хлопнул дверью. Эммет глубоко вздохнул и опустился на стульчик у стола.

Потрескавшаяся казенная мебель была вся из деревопласта, на сиденье каждого стула — плоская резиновая подушечка. Краска на потолке облупилась, по стенам тянулись коричневатые разводы. Эммет положил на стол четыре книги и пустой блокнот. К стене прикнопил открытку с изображением океана, возле которого стоял когда-то бабушкин дом в Калифорнии. При дневном свете немногочисленное имущество Эммета выглядело здесь убогим и неуместным.

Клетчатый рыже-бурый ковер во многих местах прожгли сигаретами. Эммет поглядел вниз, и цветные квадраты на ковре задрожали, прожженные точки поползли вереницей. Эммет поднял глаза к потолку. Каждая черточка и кусочек известки, каждое пятно — все вибрировало, словно живое.

Он услышал, как в коридоре поскрипывают по линолеуму колеса каталки. За дверью бродили целеустремленные люди, их голоса звучали в унисон, гудели пронзительно, как электрички в час пик. Как долго Эммет сможет не выходить из комнаты? Дафна сказала, что здесь можно вести себя как угодно. Может, Эммета оставят в покое, если он будет неподвижно лежать на кровати и не мигая таращиться в потолок.

— Минутка есть? — В дверях появился Брюс, до смерти напугав Эммета.

Брюс был измучен и помят, как будто не спал всю ночь. Он внимательно осмотрел коридор, своим телом загородил дверной проход.

— Можешь мне доверять. Я просто хотел напомнить, что знаю, кто ты такой. Но я никому не скажу. Обещаю.

Эммет не оборачивался. Он вынимал вещи из сумок и раскладывал их по ящикам.

Спиной он почувствовал, как Брюс на несколько шагов приблизился.

— Слушай, я ждал этого всю жизнь и вот наконец, понял, почему был послан сюда. Но сначала мне нужно узнать правду. Ты должен доверять мне. — Он говорил так, будто умолял сохранить ему жизнь. — Я ее крутил и крутил, но так и не понял. Я обещаю, что ни одна живая душа не узнает. Но мне нужно знать. Прости, что вчера так грубо на тебя наседал. Разреши мне начать заново. Мы можем подружиться. Хочешь, возьми сигарету.

Брюс пошарил в кармане и рассыпал сигареты по полу. Он упал на колени и пополз к Эммету, протягивая ему целую горсть сигарет.

— Вот, возьми. Бери все, что хочешь. — Он положил голову Эммету на колени, как ребенок.

Он казался настолько обезумевшим, что Эммет положил руку ему на ухо. Хотел погладить по голове, но сдержался.

— Я н-н-не курю, — наконец ответил он. — Я н-н-не знаю, чего ты хочешь. Это безумие.

— Конечно, безумие. В этом-то вся прелесть. Нормальному не понять. Ты же одурачил целый мир, всех, кроме меня. Ты круче Гудини. Ты приобрел себе вторую жизнь, и тебе даже не пришлось для этого умирать. Немного жаль парня, который за решетку попал, но ты ведь ему прилично заплатил. Да ладно, что такое для тебя парочка доверительных фондов? Я слыхал, каждая твоя телка стоит не дешевле четверти миллиона?

— Я н-н-не понимаю.

— Нет, понимаешь. — Брюс вскочил на ноги. — Пожалуйста, Джон, признайся. Никто не услышит. В комнатах нет жучков. Я проверял.

— Я н-н-не Джон.

— Хорошо, сейчас нет, но ты же понял, о чем я. Ты был Джоном. Ты стал другим человеком на время. Отлично. Понимаю. Любой может попасть в ловушку. Любой может скиснуть. Но мне ты можешь признаться. Я могу помочь. Мы можем даже сотрудничать. Макграф и Леннон. Нет. Что я говорю. Забудь. Леннон и Макграф. Но звучит так же, тебе не кажется?