Прасковья Павловна, не выпуская ее из объятий, отодвинула свою голову немного назад и посмотрела на невестку с выражением бесконечного умиления.
- Красавица! просто красавица! Ну, ни дать ни взять, как я видела вас, мое сердце, во сне. Я и Петеньке об этом писала: брюнетка, глаза навыкате, две капли воды…
Поцелуйте меня, друг мой, милая дочь моя…
Та, к которой относились эти восторженные речи и восклицания, стояла несколько секунд с потупленными глазами, - и едва заметный румянец показался на щеках ее; потом она наклонилась, чтоб поцеловать руку свекрови.
- Что это вы, мой ангел! - закричала Прасковья Павловна, - как это можно! Стою ли я того, чтоб вы целовали мою руку?.. Лучше поцелуйте меня, моя родная… Вот это другое дело. Ну, не ошиблась я в Петенькином вкусе! Уж я в нем была уверена заранее… Такой выбор делает ему честь, а я, можно сказать, должна гордиться, что имею такую невестку…
А где же внучек мой?.. Батюшка!.. вот он, а я и не вижу его!.. - Прасковья Павловна от невестки бросилась к внучку.
Пожилая женщина в чепце держала на руках дитя, которому казалось лет около двух.
Прасковья Павловна начала целовать внучка, а внучек начал реветь.
- Не плачь, Сашенька, - приговаривала Прасковья Павловна, - не плачь, херувим мой… С тобой говорит бабушка… Слышишь, друг мой, бабушка… Скажи: ба-ба! ба-ба!..
Вылитый отец, ей-богу!.. И глаза совершенно его, и рот… Вот и перестал плакать… умница!.. Он будет любить бабушку… Ведь даром что младенец, а он понимает, что я ему не чужая; и в этаких крошках есть чувство…
- Скажите же, Александр Петрович: баба, - заметила нянюшка, - он у нас говорит, сударыня, мама, и папа, и баба…
- Ах, мой милый Сашурочка!.. Счастливый день для твоей бабушки, подлинно счастливый… А я для тебя, ангел мой, гостинцу приготовила… Бабушка об тебе, и не зная тебя, заботилась… варенье ли варю или что этакое, все думаю: это моему Сашеньке…
Дочь бедных, но благородных родителей, остававшаяся в продолжение этих родственных сцен на втором плане, начинала уже явно тяготиться неловкостию своего положения. Она искоса посматривала на столичную даму и никак не решалась поступить против этикета, чтоб заговорить с ней, не будучи сначала ей представлена. Для этого она решилась деликатно напомнить о себе Прасковье Павловне. Она подошла к ее внучку и сказала с приятным выражением, закатив несколько глаза под лоб:
- Ах, какой прелестный ребенок!
- Анеточка, ты здесь, мой друг? - возразила Прасковья Павловна. - Боже мой, я тебя до сих пор не представила моим деткам… Ольга Михайловна, друг мой, - Петенька, позвольте мне отрекомендовать вам эту девицу… Она у меня взята вместо дочери… Я дала ее родителям слово на смертном одре не оставлять ее. Она круглая сирота, думаю себе, исполню священный долг, может быть, за это меня бог и не оставит… Полюбите ее, родная моя; я уверена, что вы с ней сойдетесь… Она у меня такая охотница до книг… все читает… у соседа нашего всю библиотеку прочла… романы страсть ее… вот вы вместе читать будете, гулять - и подружитесь.
Между тем как Прасковья Павловна занималась невесткою, внучком и дочерью бедных, но благородных родителей, к Петру Александрычу подошла старушка-няня, все время не спускавшая с него глаз и заливавшаяся слезами.
- Узнаешь ли меня, красное солнышко, батюшка мой? - произнесла она дрожащим голосом, утирая кулаком слезы и кланяясь в пояс, - кормилец мой, узнаешь-ли ты меня?
Как ты переменился, друг мой сердечный, какой молодец стал!.. Дай мне твою ручку…
Она схватила его руку и целовала ее, заливаясь слезами.
- А ты мало переменилась, няня! все такая же. Право.
- Как не перемениться, кормилец?.. Совсем стара стала… И глухота-то одолела меня, почитай что уж год - с Петрова дня на правое ухо совсем не слышу, - и ноги-то уж не так ходят… Думала, что господь и не сподобит меня увидеть моего сокола ясного. Боже мой, боже мой!
Няня качала головой и вздыхала.
- Давно ли, кажется, я носила тебя на руках? а вот уж у тебя и у самого детки.
Бывало, я ем кислую капусту, а ты, голубчик мой, кричишь: "Няня, дай капусты!.." - ей- богу. Ты уж, я думаю, позабыл об этом? А ведь маленький какой был охотник до капусты!.. Кушаешь ли теперь ее, батюшка? Где, я чай. Теперь тебе не до того! Покажи же мне, кормилец мой, барыню-то свою и сынка-то твоего.
- Изволь, изволь, няня… А что, скучно, я думаю, в деревне? - спросил, улыбаясь,
Петр Александрыч, обращаясь к управляющему.
Управляющий, стоявший все время в почтительном отдалении от владельца, подбежал к нему, снял картуз и отвечал:
- Это как кому-с, Петр Александрыч. Я, признательно вам скажу, не заметил, как и время прошло, в постоянных заботах и в попечении о благоустройстве.
- Я ведь только на время приехал сюда, - заметил Петр Александрыч, - надоело немножко в столице, хотел, знаете, так, проветриться… Эй, Гришка!
- Чего изволите-с?
- Дай кучеру… как бишь его зовут… на водку целковый или пять рублей.
- Не извольте беспокоиться, - сказал управляющий, - я сейчас сам пойду, отдам ему целковый и скажу, чтоб выпил за ваше здоровье.
Управляющий поклонился Петру Александрычу и побежал к седобородому кучеру.
Петр Александрыч обратился к няне:
- Няня, пойдем же к жене моей!
- Пойдем, батюшка, пойдем, красное мое солнышко.
- Ольга Михайловна, рекомендую мою няню. Няня поклонилась в пояс.
- Дай, матушка, мне ручку твою.
Ольга Михайловна вся вспыхнула, спрятала свою руку и поцеловала старуху.
- Вот, матушка, какого молодца вынянчила для тебя, - говорила ей няня, - слава богу, меня перерос, красавец мой… Позволь мне, сударыня, теперь твоего сынка понянчить хоть немножко. Прости меня, деревенскую дуру, что я беспокою тебя.
- Ничего, изволь, няня, - сказала Ольга Михайловна и, взяв сына к себе на руки, передала его старухе.
Старуха была вне себя от радости: она смеялась, и плакала, и целовала дитя, которое, увидев себя на руках незнакомой женщины, вдруг закричало изо всей мочи.
- Ничего, матушка, ничего, - проговорила няня, качая дитя и приподнимая его, - не беспокойся; уж я знаю, как с детьми обращаться: не первый, слава богу, у меня на руках.
В самом деле, через несколько минут дитя перестало кричать и осталось на руках у торжествовавшей старухи.
- Пойдемте же теперь к крестьянам, голубчики мои, - сказала Прасковья Павловна, обращаясь к сыну и невестке, - они ожидают вас с хлебом-солью; а там, как водится, пройдем в церковь возблагодарить господа бога за ваше счастливое путешествие, да зайдемте, мои родные, на могилу дядюшки поклониться ему: его, нечего сказать, есть чем помянуть: оставил вам состояние богатейшее…
- Да, разумеется, - заметил Петр Александрыч. - Эй, Гришка! пусть карета едет; мы пойдем пешком.
Петр Александрыч подошел к толпе крестьян, ожидавшей его. За ним двинулись все, исключая Филек, Фомок, Дормидошек с их женами и детьми, которые окружили карету своего барина и с диким любопытством рассматривали прибывших из столицы горничную и лакеев.
Петр Александрыч вставил в глаз лорнет и начал осматривать крестьян своих.
Староста подошел к Петру Александрычу с хлебом и солью, низко кланяясь. А за ним также поклонились все крестьяне.
- Эй, любезнейший! - закричал Петр Александрыч управляющему, - возьмите-ка у него хлеб.
Староста отдал хлеб управляющему и поклонился барину своему в ноги.
- Кель табло! Сэ тушан. Не-спа. ма-шер? - произнес Петр Александрыч.
Засим господа, в сопровождении крестьян и дворовых людей, торжественно отправились к церкви. Управляющий, с открытой головой, шел рядом с Петром
Александрычем. Несколько крестьянских мальчишек и девчонок, с растрепанными волосами льняного цвета, бежали перед господами задом, выпучив на них глаза, - и
Антон, желавший обратить на себя внимание своего нового барина и следовавший тотчас за ним, поймал двух или трех мальчишек за ухо, оттолкнул их в сторону и произнес, нахмурив брови:
