На крыльце небольшого домика стояли с разинутыми ртами и с выпученными глазами какие-то мальчишки в серых куртках домашнего сукна.
- Дома ваш барин? - спросил у них Гришка, спрыгивая с облучка.
Мальчишки молчали.
- Эй вы, щенки! вас спрашивают. Слышите?
- Кого вам надо? - сказал один из мальчиков, почесываясь. - Тятеньку, что ли?
- Какого тятеньку! Пошел, дурак!
Гришка помог барину своему вылезть из пошевней и взбежал в сени. В сенях у двери стоял чан с водой и несколько кадочек. Он начал стучать в дверь.
- Кто там? - раздался грубый женский голос. - Чаво надо?
- Гости приехали; дома ли ваш барин?
Голос смолк, и минуты через три дверь, запертая изнутри железным засовом, заскрипела и отворилась.
- Сюда, батюшка, сюда, кормилец! - сказала баба, кланяясь Гришке. - Кто вы такие?
- Да здесь ли живет Прокофий Евдокимыч? - спросил Петр Александрыч.
- Здесь, кормилец, здесь. Палашенька, скажи барину, что гости приехали.
Баба обернулась к девочке, которая выглядывала из-за нее.
- Погоди, кормилец, погоди, вот она сейчас воротится. Барин ответ даст.
Девочка минут через пять воротилась.
- Какие гости, спрашивает барин, - запищала она.
- Какие же вы гости, батюшка? как о вас сказать? - спросила баба, смотря на Петра
Александрыча и на Гришку.
- Скажи, что приехал помещик из села Долговки.
- Отколева?
- Из села Долговки, дура! - закричал Гришка.
- Долговские. Вишь!
Баба ушла.
Петр Александрыч стоял в ожидании бабы, не снимая своего медведя, потому что в передней Прокофья Евдокимыча было несравненно холоднее, чем на дворе.
- Может ли это быть?.. - послышался минут через десять слабый голос во второй комнате, - где?.. Ты врешь…
- Врешь! чаво врать? - отвечала баба. - Посмотри сам, батюшка.
Прокофий Евдокимыч в теплом, изорванном и истертом халате робко выглянул в переднюю.
- Петр Александрыч!.. - воскликнул он с видимым замешательством и замахивая полы своего халата… - Вы ли это?.. Сами беспокоились… Я не стою такой чести. Милости прошу, сударь… Извините. Лакеи мои все разбежались, а я больной… Не осудите…
Петр Александрыч снял шубу и вошел в следующую комнату.
- Сюда, сюда, - говорил старичок, пожимая одной рукой руку гостя, а другой придерживая полу своего халата. - Покорнейше прошу в гостиную… Вот так, на диванчик.
Голые бревенчатые стены этой гостиной украшались двумя пятнами в рамках, которые старичок принимал за картины, диваном и несколькими стульями, обитыми черной кожей…
Петр Александрыч смотрел на все это и не верил глазам своим.
Едва он уселся, как во всех дверных щелях засверкали глаза; двери немного раздвинулись - и обоего пола ребятишки, "полубарчонки", как обыкновенно звали их в доме, начинали высовывать из дверей свои головы.
- Чему я должен приписать честь видеть вас у себя?.. - Старичок закашлялся, исподлобья посмотрел на гостя и погрозил ребятишкам, которые мгновенно скрылись. -
Истинно не знаю, как вас благодарить.
Старичок поднялся со стула и поклонился гостю. Ребятишки снова показались у дверей…
- Я давно, признаться, сбирался к вам, - сказал Петр Александрыч.
- Очень благодарен… - Старичок кланялся. - Чем угостить мне вас, дорогой гость?..
Чайку не прикажете ли?.. Эй, Акулина, подай нам чаю… да и вареньица уж кстати… Не правда ли, и вареньица? - повторил он, посмотрев умильно на Петра Александрыча.
- Покорно вас благодарю… я…
- Не побрезгайте же моим угощением, дорогой гость.
Петр Александрыч не смел отказаться. Странный напиток, который старичок принимал за чай, был подан, и к нему на двух блюдечках медовое варенье, сверху посыпанное сахаром. Петр Александрыч, хлебнув немного из своей чашки и почувствовав нестерпимую горечь на языке, поморщился.
- Вареньица-то, пожалуйста, вареньица, - говорил старичок, кашляя.
- Я к вам, между прочим, с небольшой просьбой, - сказал Петр Александрыч, немного заикаясь.
Старичок вздрогнул.
- С какой, почтеннейший, с какой? Очень рад услужить, чем могу…
- Видите ли… мне крайне нужно на год или на полтора, никак не более, пятьдесят семь тысяч… Разумеется, мы сделаем заемное письмо; проценты…
- Пятьдесят семь!.. - Старичок вскочил со стула, озираясь кругом. - Боже мой!..
Он закашлялся и схватил себя за грудь. - Да отчего ж вы полагаете, что у меня есть такая огромная сумма?
- Я так думал… зная ваше состояние… Поверьте, ваши деньги будут в верных руках.
- Верного ничего нет на свете, ничего! - завопил старичок в отчаянии. - Какое состояние у меня!.. До тех пор, покуда я не продам все, что имею, до последней душонки, и не обращу всего в деньги, - я нищий, ей-богу, нищий. Неурожаи, голод…
Он опять закашлялся и начал стонать.
- Извините меня… ради бога, извините меня… Если б у меня было, например, хоть три тысячи… это я так только говорю… у меня и ста рублей в доме нет… я, чтоб угодить вам, заслужить ваше внимание, отдал бы последние; клянусь сегодняшним праздником…
- Так вы никак не можете удовлетворить моей просьбы?..
- Для вас… я готов был бы заложить все, что имею… - Старичок осмотрел кругом свою комнату. - Да у меня и вещей-то нет никаких… Видите ли, как я живу? Седьмой год домишко для себя собираюсь выстроить, и то не на что… А чайку-то не прикажете ли еще?
- Нет-с, я до чаю не охотник. Да и к тому же мне пора ехать… Я должен еще остановиться в городе у почтмейстера.
- А вареньица-то? хоть одну ложечку…
Насилу отвязавшись от Прокофья Евдокимыча и проклиная его внутренне, бросился Актеон в свои пошевни и горестно произнес:
- Домой…
- Маменьке мое почтение, супруге! - кричал старик, высовывая в форточку голову свою, на которую был напялен вязаный колпак.
Возвратись домой, Петр Александрыч тотчас пошел в комнату к своей матери. У нее он нашел Феклу Ниловну.
- Что это? уж ты и возвратился, голубчик мой! Отчего так скоро? - спросила
Прасковья Павловна, смотря с беспокойством на сына.
Петр Александрыч не хотел говорить о своем проигрыше и о горестном результате своей поездки при посторонней женщине. Прасковья Павловна сейчас поняла это.
- Ангел мой, Петенька, - сказала она, - при Фекле Ниловне ты смело можешь все говорить. Она любит тебя и принимает в тебе самое горячее участие. Феклу Ниловну я ни с кем наряду не поставлю. Это я об ней всегда скажу и за глаза. Я знаю цену людям; я, слава богу, в продолжение моей жизни умела найти себе истинных друзей, - этим я могу гордиться. От Феклы Ниловны у меня нет секретов. Я прошу тебя быть с ней, как с родной.
- Любите меня, батюшка, - закричала, в свою очередь, Фекла Ниловна, - прошу покорнейше. Уж вы мне по матери дороги; к тому ж я вас на руках носила… махонький был такой…
- Ну, что сказал тебе этот гадкий скряга? - продолжала Прасковья Павловна, прерывая речь своей приятельницы, - говори откровенно, мое сердце. Фекла Ниловна уже все знает: я ей рассказала, куда и зачем ты ездил.
- Да что - плохо, маменька! Он уверяет, что у него и ста рублей нет в доме.
- Что? а? Недослышу, батюшка.
Прасковья Павловна повторила Фекле Ниловне слова своего сына.
- Ах он, проклятый грешник! - вскрикнула Фекла Ниловна, всплеснув руками. - На краю гроба, и лгать не боится. Да на том свете нет и такого наказания, какого он достоин, ей-богу; а? что? Прасковья Павловна, как ты думаешь?
- Правда, совершенная правда. Изверг бесчувственный! Вот небо-то коптит: ни себе, ни другим добра не приносит…
Впрочем, Петру Александриту от всех этих восклицаний было не легче. Он долго думал, что ему предпринять, чтоб уплатить свой карточный долг офицеру с серебряными эполетами, и наконец решился прибегнуть опять к Дмитрию Васильичу Бобынину.
Дмитрий Васильич тотчас же по приезде офицера в Петербург узнал о проигрыше
Петра Александрыча. Как человек сметливый и умевший извлекать из всего свою пользу,
