— Я надеюсь, вы не простудитесь? — спросил Эдмонд.

— Благодарю за внимание, — ответила я.

Салли наблюдала за нашей беседой с возвышения. И еще до того, как я закончила, ее пальцы легли на клавиши, и она начала играть. Начала неожиданно и резко. Фанни посмотрела на нее выразительно, и Салли пришлось остановиться. Но ее игра прервала наш разговор с Эдмондом.

Подождав, пока Фанни приготовилась, Салли возобновила игру. Теперь у нее все пошло, как всегда, замечательно. Фанни стояла в центре возвышения, а Салли мило склонилась над клавишами, и ее пухленькие ручки двигались с грациозностью танцовщицы. Я не ожидала, что она сможет выступить лучше, чем вчера. Но, имея в этот раз «настоящую публику», обе леди, кажется, превзошли сами себя.

Концерт длился уже четверть часа, а я так и не смогла забыться в музыке. В зале стало заметно теплее, но сырость и стужа ощущались почему-то еще сильнее. Мои ноги онемели от стужи, а руки покрылись гусиной кожей. Боковым зрением я заметила, как Урсула быстро потирала руки, чтобы согреть их, а Эглантина удивленно хмурилась, глядя на нее.

После окончания очередной песни Фанни повернулась к Салли.

— Сыграй «Зеленые листья», — попросила она подругу.

— Только не эту, — запротестовала Урсула.

— Почему бы и нет? — возмутилась Фанни. — Она была одной из маминых любимых песен. Мама постоянно пела ее.

— Ты сама ответила на свой вопрос, — сказал ей Винни. — Надеюсь мы проведем этот вечер без присутствия твоей матери.

— Но это же только песня, — стояла на своем Фанни. — И я ее тоже люблю.

Она кивнула Салли. Та заколебалась и посмотрела на мистера Ллевелина. Малейший его намек означал бы для нее решение вопроса. Но Эдмонд как раз был занят мной. Видя, что я все еще дрожу, он повернулся ко мне, чтобы спросить еще раз, не принести ли слуге мою шаль? Раздосадованная невниманием со стороны мистера Ллевелина, Салли решительно опустила руки на клавиши. Первые аккорды заказанной песни поплыли по залу.

На половине первой строки к голосу Фанни вдруг присоединился другой голос, более глубокий, грудной. Он подхватил песню, и она зазвучала еще сильнее и проникновеннее. Я удивленно посмотрела на Урсулу. Непонятно, почему она присоединилась к сестре и стала петь песню, которую упорно не хотела слушать? Но Урсула прямо сидела на стуле с безразличными глазами. Понятно, никакого отношения к пению она не имела.

Не нужно было оглядываться, чтобы понять, что этот новый голос не принадлежал ни Эглантине, ни миссис Мэдкрофт. Тогда кому же?

Между тем, Фанни уже закончила петь, клавиши издавали последние ноты. Но призрачная певица не пропустила ни одной ноты, и песня эхом разносилась около нас, ловя нас в свои силки и дразня нас.

И никто не смел, точнее, не был в состоянии пошевелиться.

Вот отзвучала последняя нота, и в зале наступила хрупкая тишина. Затем где-то в пустоте раздался смех женщины. Он звучал как-то странно, напоминая каскады водопада, где вода, прорываясь сквозь узкие расселины в скалах, падала на нижние выступы и дробилась о них. Но это был не тот беззаботных смех, который мы с Чантрой слышали когда-то на лестнице. Это был смех-атака. В нем явно ощущалась агрессивность, которая стремилась реализовать себя в действии.

И, как ни удивительно, мишенью этой агрессии оказался доктор Родес.

Смех зазвучал совсем близко от него то с одной, то с другой стороны, осыпая его волнами звуков. Для всех нас это было пугающее зрелище, но доктор Родес находился, казалось, в состоянии, близком к обмороку. Он так трясся и крутился, словно у него внезапно раскрылась гноящаяся рана. Когда мы посмотрели на него, его лицо стало необычайно белым. Он метался из стороны в сторону, пытаясь найти хоть какие-нибудь признаки своего мучителя. Но их не было.

Однако отсутствие зримого атакующего не уменьшило интенсивности атак. Они, кстати, уже дали заметные результаты. Да, мы заметили: на шее доктора Родеса появилась краснота. Она стремительно распространялась вверх по шее и выползла на лицо. Не успели мы и глазом моргнуть, как доктор Родес весь стал таким же красным, как бархат задника.

Конечно, это могло быть от смущения. Но это могло быть и результатом действия какой-то странной силы. Но самое удивительное заключалось в том, что доктор Родес вдруг резко помолодел. Казалось, годы ушли от него. Его красивые усы куда-то исчезли, и от них остался только след в виде пушка. Морщинки в уголках глаз совеем пропали, и кожа на лице стала совершенно гладкой. Он выглядел молодым человеком, которому едва минуло восемнадцать. Этот молодой человек почувствовал себя сильно сконфуженным.

А смех Лили становился все громче и жестче. Теперь он был наполнен чувственностью и презрением. Объект этого презрения не кто иной, как молодой человек, который ухаживал за ее падчерицей Урсулой во время предсмертных страданий Лили. Теперь он опустил глаза и не мог заставить себя посмотреть на кого-либо из нас. Между тем, тон смеха вновь изменился, сейчас в нем явно проступало сердитое разочарование. Это напомнило мне случай, когда я, прогуливаясь в парке, наблюдала за скромным мужчиной, пытавшемся запустить змея для сына.

Мальчик был высокомерный и избалованным. Отец изо всех сил старался умиротворить его. Вот ветер, наконец, подхватил змея и понес ввысь. Но внезапно направление ветра изменилось. Змей заметался из стороны в сторону и рухнул на деревья. В мгновение ока он превратился в кусочки ткани и поломанные палочки. Отец был очень огорчен случившимся. А мальчик вдруг стал громко смеяться над ним.

Лили смеялась громко и злорадно, как смеялся тогда тот мальчик. Это был смех злорадствующего забияки над своей незадачливой жертвой.

Я посмотрела на доктора Родеса. Ну, что он мог сделать Лили Ллевелин, чтобы привести ее в такую ярость? Эй что она сердилась на этого мягкого и слегка нервозного поклонника ее падчерицы Урсулы? На милого Кенета Родеса, который терялся в женском обществе. Я могла представить его, пытающимся сделать ей вежливый комплимент и каким-то образом обидевшим неумело сказанной фразой. Можно было представить его пролившим напиток и тем самым испортившим ее платье. Конечно, банальные случаи, но Лили, известно, была женщиной эмоциональной и темпераментной, от нее всего можно ожидать.

Но причиной теперешних страданий доктора Родеса был не промах в светских манерах. Получалось, что связь между Кенетом и Лили была более тесной.

Я неприметно осмотрела сидящих в зале и заметила поджатые губы Урсулы и яркий румянец на ее щеках. Мой ум помимо моего желания объединил дискомфорт, который ощущали сейчас доктор Родес и Урсула, в виде предположения выдал немыслимую вещь. Нечто такое, что не может быть принято леди и благовоспитанным джентльменом.

И, тем не менее, это нелепое предположение перерастало в моем сознании в убежденность. А эта убежденность наглядно подкреплялась и усиливалась личностью Лили, которая, казалось, еще не закончила своей игры.

Неожиданно у меня, сидящей с открытыми глазами, возник зрительный образ, в реальности которого я не сомневалась. Вот женская спальня, и на кровати в неуклюжих позах две обнаженные фигуры. Неужели? Так и есть. Это Лили Ллевелин и Кенет Родес. Она соблазнила поклонника своей падчерицы. А он, неопытный и ужасно застенчивый с женщинами, он не оправдал ее надежд.

Возможно, Урсула знала эту правду. Ей могла сказать сама Лили, и Урсула не смогла простить своему поклоннику его предательство. Вот почему она не давала ответа на его предложение. И он, потеряв терпение, ушел к Фанни.

Был ли это тот самый секрет, который Фанни грозилась выдать в гостиной? Как она могла узнать о тайной связи между Лили и Ренетом? Только в одном случае. Если бесстыжая Лили поведала маленькой дочери подробности своей супружеской измены.

Я посмотрела на шокированные лица остальных, сидящих по обе стороны у меня. И увидела, что они изумлены не меньше меня. Мне стало ясно, что те, кто еще не знал эту историю, пришли к такому же заключению, как и я. Значит, шокирующая сцена в спальне не была плодом моего воображения.