Теперь она была возбуждена по-настоящему. Было похоже на то, что его медленные атаки способствовали этому. Глаза женщины сверкали, а сама она все рассматривала его. В конце концов он овладел ею. Она уже как будто не могла больше ждать и открыла прелестными пальчиками срамные губки. Даже тогда он сдержал оргазм, чтобы она могла как следует прочувствовать его в себе.

Вдруг она указала на зеркало и сказала:

— Смотри, совсем не похоже, что мы занимаемся любовью, похоже просто, что я сижу у тебя на коленях. Противный, ты все время был во мне и дрожишь. Ах, я не могу больше этого терпеть, не могу делать вид, как будто ты не во мне. Я сгораю. Ну давай же, входи в меня!

Она набросилась на него и стала производить на члене круговые движения. Это возбудило ее настолько, что она закричала. В это мгновение Джордж кончил с силой, от которой чуть не лопнуло его тело.

Когда он уходил, она не поинтересовалась, как его зовут, хотя совокупление у них получилось страстным. Не попросила она его и вернуться. Она только поцеловала его чувственные губы и отослала восвояси. На протяжении многих месяцев воспоминание о той ночи не покидало Джорджа, и другие женщины не могли его развеять.

Однажды он повстречал друга, который заработал уйму денег на статьях и пригласил его пропустить стаканчик. Тот поведал Джорджу фантастическую историю об одном событии, участником которого оказался сам. Сидит он, мол, за стойкой в баре, пьет, а тут подходит к нему некий весьма элегантный господин и спрашивает, не желает ли он взглянуть на невероятно соблазнительную сцену. Будучи страстным любителем подглядывать, приятель Джорджа тотчас же согласился. Его отвезли в какой-то мистический дом и провели в роскошные апартаменты, где он просидел притаившись в темной комнате и все наблюдал за тем, как нимфоманка забавляется со своим весьма талантливым и сильным любовником.

У Джорджа забилось сердце.

— Как она выглядела? — спросил он.

Приятель описал ту самую женщину, с которой его свела судьба, и даже вспомнил, что на ней было сатиновое платье. Описал он и кровать под балдахином, и зеркала, и все-все. За возможность наблюдать он заплатил сто долларов, однако представление стоило этих денег и продолжалось много часов.

Бедный Джордж. Несколько месяцев он бегал от женщин. Он не мог поверить в такую гнусность, и его преследовала навязчивая мысль о том, что у всех женщин, приглашавших его к себе домой, за занавесками прячется зритель.

Ожидая поезда на Монтрё, Элена рассматривала людей на перроне. Отправляясь в путешествие, она всякий раз испытывала одно и то же чувство любопытства и надежды, как бывает, когда сидишь в театре, а занавес должен вот-вот подняться — то же нервозное состояние ожидания.

Она выбирала разных мужчин, с которыми была бы не прочь поболтать, и размышляла о том, отправятся ли они вместе с ней на поезде или они пришли просто кого-то проводить. Желания ее были смутными и поэтичными. Если бы ее спросили напрямик, чего ей хочется, она бы ответила:

— Le merveilleux[22].

Это был голод, не проистекавший от какой-то определенной части тела. Когда она критиковала одного недавно встреченного писателя, кто-то сказал ей:

— Ты не видишь его таким, каков он на самом деле, ты вообще не видишь никого такими, какие они есть в действительности. Все люди обречены на то, что будут расстраивать тебя, потому что ты ждешь кого-то определенного.

Она жила ожиданием определенного — всякий раз, когда открывалась дверь, всякий раз, собираясь на вечеринку или находясь в окружении многих людей, всякий раз, отправляясь в кафе или театр.

Никто из мужчин, выбранных ею и отнесенных к разряду привлекательных, не сел в поезд. Она принялась за чтение книжки, которую захватила с собой в до-рогу. Это был «Любовник леди Чаттерлей».

Впоследствии она не могла вспомнить о той поездке ничего, кроме навязчивого ощущения физического тепла, как будто она выпила целую бутылку вина годичной выдержки, и гнева по причине обнаружения тайны, которая представлялась ей преступно умалчиваемой от человечества. Прежде всего она поняла, что никогда не переживала ничего из описываемого Лоуренсом, а потом — что как раз этого и жаждет. Однако осознала она и еще кое-что. Что-то создало в ней незыблемую преграду именно этим чувствам, выработало склонность спасаться бегством, стоило ей только пережить что-нибудь сентиментальное или чувственное. Много раз она уже подходила к самому краю, но потом сбегала. В том, что она не познала ни одного из этих переживаний, была исключительно ее собственная вина.

В ней была заключена отторгнутая женщина, героиня книги Лоуренса, женщина, иногда обнажавшаяся в ней и теперь готовая кого-нибудь встретить; она была готова, как будто приняла тысячу ласк.

В Ко с поезда сошла уже другая женщина. Правда, это было не совсем то место, которое она хотела бы видеть исходным пунктом своего путешествия. Ко было отрезанной от внешнего мира верхушкой горы, у подножья которой растекалось Женевское озеро. Была весна, снег начал таять, и пока маленький поезд взбирался по горному склону, Элену раздражал этот черепаший шаг, медлительность швейцарцев, ленивые движения животных и тяжелый, неподвижный пейзаж — и все это именно тогда, когда ее собственное настроение и чувства походили на новорожденные ручьи. Она не хотела задерживаться здесь надолго. Только передохнуть до выхода ее следующей книги.

От станции она направилась к пастушьему домику, напоминавшему избушку из сказки, а женщина, открывшая ей дверь, оказалась вылитой ведьмой. Она уставилась на Элену угольками глаз, подумала и пригласила войти. Элене показалось, что весь дом построен как раз для нее и что двери и мебель меньше обычных. Это не было никакой навязчивой идеей, потому что женщина повернулась к ней и сказала:

— Я подрезала ножки стульям и столам. Вам нравится мой домик? Его зовут Казуца — по-румынски это означает «маленький дом».

Элена споткнулась о груду снегоступов, курток, меховых шапок и палок, валявшихся при входе. Когда-то они выпали из шкафа да так и прописались на полу. На столе стояли тарелки, оставленные там еще с завтрака.

Когда ведьма стала подниматься по лестнице, ее туфли застучали, как деревянные башмаки. Голос у нее был мужской, а над верхней губой залегла тень, смахивавшая на усики мальчика-подростка. Голос был низкий и настойчивый.

Она показала Элене ее комнату. Комната выходила на террасу, разделенную бамбуковыми перегородками и такую же широкую, как сам дом, смотревший на озеро. Скоро Элена уже лежала на солнце, хотя загорать она вообще-то никогда не любила. От этого у нее возбудилось и нагрелось все тело. Иногда она ласкала себя. Потом она закрыла глаза и стала представлять сцены из «Любовника леди Чаттерлей».

В последующие дни она стала предпринимать долгие прогулки. Возвращалась она к завтраку всегда с опозданием. Из-за этого madame Kazimir сердито взирала на нее и молчала, когда накрывала на стол. Каждый день к хозяйке наведывались люди, намеревавшиеся обсудить вопрос денег, которые она задолжала за дом, и грозившие продать его. Было совершенно очевидно, что если она потеряет дом, защищавший ее как щит, ей останется только умереть. Тем не менее она отваживала тех гостей, которые ей не нравились, и отказывала в постое мужчинам.

В конце концов она уступила семье, состоявшей из супружеской пары и маленькой девочки. Они прибыли как-то утром прямо с поезда и были очарованы фантастическим видом Казуцы. Вскоре они уже сидели на террасе по соседству с комнатой Элены и завтракали на солнцепеке.

В один прекрасный день, поднимаясь на задах дома в гору, она повстречала мужа. Тот шел быстро, а когда они поравнялись, улыбнулся ей и промчался дальше, словно его преследовали враги. Чтобы как следует загореть, он снял рубашку и обнажил красивый золотистый торс с рельефом мышц. Лицо его казалось молодым и живым, хотя волосы уже начинали седеть. Глаза его были почти как у нечеловека и напоминали яростным, авторитетным и гипнотизирующе-неподвижным взглядом глаза укротителя зверей. Подобные глаза встречались Элене среди альфонсов из кварталов Монмартра, где они стояли на углах улиц, повязав на шеях пестрые платки.