Сабина опустилась на пол и осталась сидеть, склонив голову на фонограф; при этом ее широкая юбка на какое-то мгновение превратилась вокруг нее в испускающий дух парашют: потом юбка опала совершенно и умерла в пыли.

Слезы на лице Сабины не были обычными кругленькими и разобщенными слезинками, они словно падали влажной вуалью, как будто она погрузилась на дно моря, утянутая весом и разложениями музыки. То было полное разложение глаз, черт, как будто она теряла свою сущность.

Детектор лжи вытянул вперед руки, словно для того чтобы спасти ее, легким движением, будто то был изящный танец печали, а не сама печаль, и сказал:

— В гомеопатии существует лекарство, которое называется «пульсатил», для тех, кто плачет от музыки.

Жил-да-был венгерский авантюрист, наделенный поразительной красотой, несравненным обаянием, очарованием, навыками профессионального актера, получивший прекрасное образование, знавший множество языков и имевший аристократические манеры. Кроме всего прочего, он обладал невероятным талантом интригана, благодаря чему выпутывался из затруднительных ситуаций и беспрепятственно путешествовал взад-вперед по многим странам.

Его дорожное снаряжение было подобрано с отменным вкусом, у него было пятнадцать чемоданов, набитых элегантной одеждой, и два огромных дога. Он излучал такую властность, что получил прозвище Барон. Барона видели в самых шикарных гостиницах, на курортах и скачках, в кругосветных путешествиях, на экскурсиях в Египет и в турне через пустыню в глубь Африки.

И всюду его обступали толпы женщин. Как величайший актер, он мог разыгрывать самые разноплановые роли, дабы прийтись по вкусу каждой. Отправляясь на свидания, он становился то элегантным партнером по танцам, то веселым тамадой, то декадентом. Он умел ходить под парусом, скакать и водить авто. Он знал все города так, словно прожил в них всю свою жизнь. В обществе он был знаком со всеми. Он всегда был ко двору.

Когда, ему требовались деньги, он брал в жены богатую женщину, обирал ее и переезжал в другую страну. В большинстве случаев женщины не возражали и в полицию не обращались. Те несколько недель или месяцев, что он был их мужем, оставляли в них чувство, которое оказывалось сильнее потрясения, вызванного потерей денег. За это время они успевали ощутить, что значит жить с сильными крыльями и парить над обыденностью.

Он возносил их настолько высоко, настолько быстро опутывал своими чарами, что его исчезновение казалось им по-прежнему сродни волшебному полету. Все выглядело почти естественно — ни одна партнерша не могла угнаться за взмахами крыльев этого орла.

И вот сей свободный авантюрист, не дававший себя поймать и перепрыгивавший с одной золотой ветки на другую, чуть было сам ни угодил в силок, силок любовный, когда однажды вечером повстречал в одном из театров Перу бразильскую танцовщицу Аниту. Ее миндалевидные глаза закрывались не так, как у других женщин, но как у пумы, у леопарда или тигрицы, веки которых опускаются медленно и лениво. Казалось, они почти сходятся у носа, что делало их узкими, а лившийся из них сладострастный взгляд был взглядом женщины, не желающей видеть того, что происходит с ее телом. Благодаря всему этому она выглядела так, словно переживала самый разгар любовной сцены, что и воспламенило Барона, стоило ему ее увидеть.

Когда он поднялся к ней в гримуборную, чтобы выразить свое почтение, Анита одевалась, окруженная морем цветов. И к радости поклонников, сидевших вокруг, занималась тем, что подкрашивала помадой срамные губки, не позволяя при этом молодым людям делать ни единого движения в свою сторону.

Когда Барон вошел, она подняла голову и улыбнулась ему. Одна ее ножка покоилась на маленьком столике, подол искусно сшитого бразильского платья был поднят, а сама она продолжала унизанными всевозможными украшениями руками подкрашивать срамные губки, смеясь над тем возбуждением, которое обнаруживали окружавшие ее мужчины.

Ее срамные губки напоминали парниковый цветок огромных размеров, больше всех, виденных Бароном прежде, а волосы вокруг были пышными, кудрявыми и сверкали чернотой. И эти вот срамные губки она подкрашивала, как будто то был ротик, с большой заботливостью, так что они стали напоминать две кроваво-красные камелии, которые заставили приоткрыться, так что можно было увидеть закрытый бутон, похожий на бледный, тонкокожий пестик цветка.

Барону не удалось уговорить ее пойти поужинать с ним после представления. Первый выход Аниты был лишь прологом к тому номеру, который сделал ее знаменитой во всей Южной Америке и заполнял глубокие, сумрачные ложи театра, портьеры на которых были полузадернуты аристократами со всего света. На это выступление женщины не приглашались.

Она снова надела то же платье с шелестящей юбкой, в котором пела бразильские песни, но без шали. Оно было без бретелек, так что полные груди, которые этот узкий наряд сжимал и приподнимал, выглядели почти совсем неприкрытыми.

В подобном облачении она двигалась от ложи к ложе, в то время как представление на сцене продолжалось: когда тот или иной мужчина просил ее, она опускалась перед ним на колени, расстегивала ему брюки, брала унизанной украшениями рукой пенис и облизывала его с совершенной легкостью перышка и изобретательностью, на которую способны лишь немногие женщины, до тех пор пока у мужчины не наступал оргазм. Руки ее были так же деятельны, как и рот.

Ловкие пальчики и изменчивые движения доводили мужчин почти до сумасшествия. Она то легонько держала весь пенис, то с силой терла его, то слегка теребила волоски — все это исполнялось необыкновенно красивой и привлекательной женщиной в то самое время, когда внимание остальных зрителей было устремлено на сцену. Зрелище члена, исчезающего в ее роскошном ротике со сверкающими зубками, и вздымающихся грудей давало мужчинам такое удовлетворение, что они были готовы дорого за него платить. Ее выступление на сцене подготавливало их к выступлению в ложах. Она возбуждала их ртом, глазами и грудью. Получать удовлетворение под аккомпанемент музыки, света и песни в сумеречной ложе с полузадернутыми портьерами, поднятой высоко над зрительным залом, было необыкновенно пикантной формой развлечения.

Барон был готов влюбиться в Аниту и оставался с ней дольше, чем с какой бы то ни было женщиной. Она же влюбилась в него и родила ему двоих детей.

Однако по прошествии нескольких лет он отправился дальше. Привычка и потребность в свободе и переменах оказались слишком сильны.

Он прибыл в Рим, снял себе апартаменты в «Гранд Отеле». По воле случая этот номер-люкс оказался соседним с тем, в котором проживал испанский посол с супругой и двумя дочерьми. Они тоже подпали под обаяние Барона. Жена посла восхищалась им. Они стали такими добрыми друзьями, и у него так замечательно получалось возиться с детьми, которым в гостинице нечем было заняться, что скоро у обеих девочек вошло в привычку по утрам, едва успев проснуться, приходить к Барону в гости и будить его смехом и дурачествами, которых им не позволяли их более серьезные родители.

Одной девочке было десять лет, другой — двенадцать. Обе были красавицы, с огромными бархатно-черными глазами, длинными, шелковистыми волосами и золотистой кожей. Ходили они в коротких белых платьицах и коротких белых носочках. Обычно они с криками вбегали в комнату Барона и забавы ради бросались на его широкую постель, а он поддразнивал их ласками.

Как и большинство мужчин, Барон всегда просыпался с пенисом, находившимся в особенно восприимчивом состоянии, на которое он едва ли мог оказать какое-либо влияние. У него не оставалось времени даже на то, чтобы выйти пописать и тем спасти положение.

Не успевал он этого сделать, как две девочки уже бежали по сверкающему полу и набрасывались на него и на его налитой пенис, до известной степени скрытый большим голубым одеялом.