Зазвенел колокольчик. Он, верно, звенел все время, потому что коровы рвали траву, но за кустами терна его звон услышали только теперь.

Когда коровы скрылись за противоположным склоном лощины и звон колокольчика потонул в попутной ветровой хмаре, майор, поднимаясь в машину, проговорил:

— До Иловской они дойдут. Там в МТС, на совещании, должен быть Василий Александрович. Он секретарь райкома. Пусть подскажет, как дальше. А выйти к ним я не мог, — признался майор.

Услышав это, шофер сразу повеселел, сбочил шапку и кинулся заводить машину.

— Василий Александрович уважает ребят, и уж раз он будет решать, то вам, товарищ майор, быть где меньшинство, а мне — где большинство! — сквозь гул мотора прокричал он.

В Иловской, переправившись через Дон, Иван Никитич получил от паромщика записку, в которой Василий Александрович писал ему:

«Мы с майором Захаровым и с другими товарищами обсудили Ваше положение: низом гнать стадо небезопасно, через самбекские высоты — тем более нельзя… Придется Вам сделать крюк: пойти в обход, через Желтый Лог. Кстати, я буду там на строительстве железнодорожного моста. Обязательно найдите меня. Стоянку сделаете на ферме колхоза «Передовик». Об этом я заранее договорюсь с председателем колхоза. Коровник у них уцелел, а коровами еще не обзавелись. По-товарищески жму Вам и Вашим помощникам руки. Оставляю свежие газеты, хотя не уверен, что найдете время их прочитать…»

Переночевав в Иловской, Иван Никитич, Миша и Гаврик ранним утром вывели стадо на холмистый гребень правобережья. В суете они не сразу заметили, что ветер унимался, менял направление. К половине дня проселок, которым они шли, взобрался на сивый холм и, перешагнув через него, неожиданно завилял, будто испугавшись широкого грейдера, в который ему неминуемо надо было влиться, как ручью в речку.

В отличие от проселочного запустения и глухоты на грейдере чувствовалась напряженная жизнь. На запад бежали военные грузовые «ЗИСы» с кладью. В иных машинах бронзовой накипью сверкала копченая рыба — донской лещ, тарань… В других по дну кузова танцевали маленькие бочонки. Что в этих бочонках была донская селедка, об этом старый плотник, Миша и Гаврик безошибочно догадывались по остро щекочущему запаху.

— Товарищ Опенкин, Иван Никитич! Вот и встретились! Заворачивай к нам!

По мягкой усмешке, появившейся на морщинистом лице старого плотника, ребята догадались, что он уже узнал человека, кричавшего ему из бурьянов; под бугорком в нескольких шагах от этого человека стоял легковой газик.

— Это же и есть Василий Александрович! Отгоняйте коров от грейдера, спутайте их и подходите ближе! — ускоряя шаг, звал ребят Иван Никитич.

Миша и Гаврик не спешили к курганчику. Они знали, кто такой Василий Александрович. Вспомнив, как дед готовился к встрече с секретарем Целинского райкома партии, они стали осматривать друг друга.

— Гаврик, у меня сзади шинель не измята? — спросил Миша.

Гаврик дважды обошел товарища и дважды поправил складки шинели под хлястиком. Затем уже Миша, осматривая Гаврика, снял с его полушубка колючие листья засохшего осота.

Василий Александрович показался ребятам человеком строгим. Крупное выбритое лицо его, стянутые к носу густые черные брови выражали недовольство, когда он говорил стоявшему рядом Ивану Никитичу:

— Они каждый раз твердили району: «Я могу», «Мы можем помочь немного этим и немного тем…» «А чем колхозники могут помочь? — спрашиваем их. — Что вы все «якаете»? Что вы отгораживаете колхозников от таких больших задач, как шефская помощь?!»

Возмущаясь, Василий Александрович посматривал через плечо, и ребятам показалось, что тот, кого он ругает, стоит за бугорком. Но за бугорком никого не было, и ребята, поздоровавшись, присели в стороне на траву.

— И мы, Иван Никитич, решили эту перегородку снять. Перенести обсуждение шефского вопроса в колхозы. И доказали «якающим», как умеют советские люди помогать своим товарищам, — продолжал Василий Александрович.

Из дальнейшего рассказа Василия Александровича Миша и Гаврик узнали, как после собрания колхозные шефы организовали обозы.

Поднялось все село: застучали топоры, молотки, засвистели пилы. Из своих дворов на бригадный люди несли кто лист кровельного железа, кто доску, дверь, раму. Тут же кричали связанные куры, гуси. Стемнело, но ночь не помеха.

Слушая этот рассказ, Миша и Гаврик вспомнили, что так же вот и целинский секретарь райкома организовывал для них шефскую помощь колхозников. Он тоже не спал и утром выехал посмотреть, все ли сделано, как нужно. И теперь уже независимо от того, сердился ли Василий Александрович или улыбался, он им все равно нравился. Им уже нравился теперь и его потрепанный газик с ободранным, примятым кузовом. Впервые внимательно присмотревшись к газику, ребята заметили, что из-под откинутого капота вытянулась вверх нога шофера. Самого шофера не было видно. И ребятам смешно было смотреть на то, как нога его в рыжем сапоге медленно поворачивалась в воздухе.

— Володя, что-то обоз не показывается на грейдере! — громко сказал Василий Александрович, оборачиваясь к машине.

Из-под капота послышался молодой голос:

— Василий Александрович, не беспокойтесь! Пока я своей старушке подправлю здоровье, он подъедет.

Миша и Гаврик переглянулись и молча «договорились», что шофер шутлив.

А из-под машины доносилось:

— Эх, старушка, старушка! Забраковали тебя фронтовики. А там знают, что забраковать. У тебя, к чему ни притронься, все болит!

— Подойдем к нему? — вставая, сказал Гаврик.

— Ключ, молот, швайку… принести из кабины? — подсказал Миша.

Ребята, наверное, нашли бы, чем и как надо помочь шоферу, и, наверное, пошли бы помогать ему, как они до этого не раз помогали и трактористам и шоферам, но до кургана с холодной ветровой струей донеслась песня. В ней переплетались простуженные женские голоса с певучими трелями баяна. Василий Александрович и Иван Никитич вытянулись, ребята догадались, что с бугорка они уже видят появившийся на грейдере обоз.

Скоро обоз стал виден и ребятам. Встречные грузовики давали ему дорогу. Мише и Гаврику казалось, что обоз двигается очень быстро, так как им приходилось одновременно следить и за Иваном Никитичем, и за Василием Александровичем, и за шофером и сгонять разбредавшихся коров. Они видели, что старый плотник, жуя морщинистые губы, считал подводы. А Василий Александрович, уже подсчитав их, гордо говорил:

— Вот, посмотрите, что сделали люди от всего сердца!

Шофер на секунду высовывал из-под капота кучерявую голову и, вытирая вспотевшие, запачканные маслом щеки, сожалеючи говорил:

— Из-за этой машины много хорошего не увидишь.

Ребята заметили, что переднюю подводу с развевающимся над нею флагом везли рыжие, хорошо вычищенные кони. В этой подводе густо сидели колхозницы и баянист. На следующих подводах лежали доски, железо, бревна… А на последней стояли плетеные садки.

— Миша, погляди, погляди — гусак из садка голову высунул!

— Гаврик, да там есть и куры.

Иван Никитич, восхищаясь, сказал:

— Хорошо, душевно организовано. Даже в гривы и в упряжь нашли время алые ленточки вплести!

— Ага! Заметили! Хорошо, значит? — услышали ребята торжествующий голос Василия Александровича, увидели, как он, сдвинув овчинную шапку, расставил ноги, как рыбак в лодке, и стал рассказывать: — На райисполкоме некоторые товарищи были против ленточек. «Люди, говорили они, под землей, в нищете живут, а мы к ним с баяном и с ленточками…» А мой земляк, рыбак, поддержал меня. Он сказал: «И баян нужен, и ленточки нужны. — Сказал: — Если помогать будете, помогайте весело, с песнями!»

— А как по фамилии рыбака-то этого? — заинтересованно спросил Иван Никитич.

…Люди, сидевшие на передней подводе обоза, уже заметили Василия Александровича. И стали махать сидевшим на задних подводах, чтобы забирали влево. Обоз круто повернулся, беря направление на холмик, на котором стояли Василий Александрович и Иван Никитич.