…С восходом солнца стадо вышло из поселка, направляясь в глубь степи, к сухменным лощинам. Впереди шли Иван Никитич и Альберт Иванович, а в хвосте с телятами шагали Миша и Гаврик. На краю поселка, сзади, стоял на ветру Родион Григорьевич. Около него сидел Туман. Оглядываясь, ребята видели, что Родион Григорьевич изредка помахивал им приподнятой над головой шапкой. Вся его большая, сутуловатая фигура, подаваясь вперед, казалось, поощряла Мишу и Гаврика: «Вперед! Все будет хорошо! Вперед!»

Из питомника, со станции Степной, майор Захаров вез саженцы на грузовой машине. В кабине с шофером сидел садовник, а сам майор, с головой накрывшись плащом, трясся в открытом кузове.

Сухой ветер дул над степью третьи сутки. Округлое лицо и бритый затылок майора, посиневшие от стужи, то и дело высовывались из-за кулем торчащего плаща. Прищуренными глазами из-под пожелтевших от пыли бровей майор напряженно всматривался в степь. Исполосованная вихреватыми облаками, она была похожа на огромное поле жестокой артиллерийской битвы. И странно было встречать изредка машины с зерном, а чаще — арбы с сеном, повозки с мешками, закутанных женщин, устало бредущих за волами, за лошадьми.

Стуча кулаком о кровлю кабины, майор останавливал машину и заученно допытывался у встречных:

— Вам случайно не попадались двое хлопцев и старик?.. Они должны гнать скот. Старик очень приметный — маленький, живой!

Ему отвечали разно. Иногда черствовато, односложно:

— Нет! Нет!

Иногда с сочувствием:

— Какая беда — в завируху, как в омут, попали!

Иногда же подсмеивались:

— По такой погоде его с ребятами ищи в тепле! Грач попался, и тот, как с похмелья, круженый!

Степь ближе к устью Дона становилась холмистей. Чаще по сторонам дороги мелькали глинистые суходолы, овраги и овражки. Машина то спускалась под уклон, то поднималась на пологую кручу. Грейдер, ведущий к Ростову, сверкнув серой полосой и круглым щитом указателя, ушел направо. Машина бежала теперь проселком. Здесь уже редко встречались подводы, пешеходы…

Майор невесело думал, что вот иногда взрослые, старые люди могут по непонятным причинам становиться детьми. Он ругал себя и плотника за то, что оба они, бездетные, взялись за дело, в котором ничего не смыслят… Послать ребят в степь в такое время… Но почему матери так опрометчиво согласились на это? Почему Зинаида Васильевна не возражала? Должно быть, только потому, что поверили их мужскому опыту и, конечно, его майорскому званию…

Ерзая в машине, майор уже несколько раз разжаловал себя в рядовые, но положение не облегчалось. Надо было принимать какие-то меры, и он решил сегодня же по телефону договориться с райкомом и немедленно выехать на поиски ребят. Только бы найти их и доставить матерям. В будущем, извините, на такой риск он не пойдет.

В одной из глубоких балок машина, свернув с дороги, заехала в высокие терновые кустарники и остановилась.

«Еще этого недоставало! Тут спешить надо, а он начнет свой ремонт», — гневно подумал майор, знавший медлительную строгость шофера, его особую привычку обращаться с машиной как со знатным человеком.

— Сходить, что ль? — не оборачиваясь спросил майор.

— Как знаете. Только колхозник тот набрехал. Он говорил, что деда с ребятами искать в теплой хате. Посмотрите-ка вперед — они все трое на своем посту!

Майор отшвырнул плащ. Шофер, подставляя ветру скуластое, небрежно выбритое лицо, стоя на крыле машины, смотрел вдаль и смеялся в запыленные усы так, точно его кто-то щекотал.

— Вы смеетесь так, как будто они у вас на ладони, — недовольно заметил майор, видя далеко на косогоре, за поднятой черной зябью, что-то похожее на бредущий скот… И будто две человеческие фигурки впереди и одна, не то три — позади. В ветровой хмари фигурки людей казались одинаково серыми и одинаково маленькими.

Шофер, спрыгнув с крыла, заводным ключом постукивал по шинам, проверяя исправность камер.

— Товарищ майор, выходит, не всякому встречному верь!

Сойдя с машины, майор с некоторым раздражением спросил:

— Но почему вам надо верить?

— Экспертизу по глазам сдаю на сверхотлично!

«Какой самоуверенный», — подумал майор и, столкнувшись взглядом с садовником, вышедшим из кабины, спросил его:

— А вы чему усмехаетесь?

Высокий, с бритым лицом садовник охотно ответил:

— Радуюсь. Хлопцы оказались с характером. Пробиваются сквозь ветер. Телят ведет сын Марии Захаровны, — да, Самохин… Зовут его, кажется, Михаилом. Он… У него манера в землю посматривать.

— Точно. Вы, товарищ садовник, проходите курсы шоферов и садитесь за руль. Глаза у вас такие, что можно доверить любую машину, — похваливал садовника шофер.

Майор, поверив наконец, что приближавшиеся к проселку фигуры были старик Опенкин с ребятами, весело распорядился:

— Тогда поедем к ним навстречу.

— Не стоит.

— Почему не стоит? Ребят подвезете до Иловской. Они там отдохнут. А старику помочь останусь я!

Закуривая, шофер спросил:

— У вас, товарищ майор, своих ребят, должно быть, нету, а у меня в землянке есть такие. Мне доступней понять их…

— Может быть… Но ребячеством заниматься нельзя.

— Оно, конечно, ваше дело — распорядиться. Вы тут старший, — дымя папиросой, заговорил шофер. — Только нескладно получается: люди, то есть ребята, во какую длинную дорогу прошли!.. Можно сказать, дом построили, осталось только покрыть его и побелить, а тут им няньку навязывают. — И запыленные усы шофера дернулись, и он замолчал.

Майор, опешив, тоже замолчал. Он уже не прочь был согласиться с шофером, но он сам должен был увидеть, здоровы ли ребята и старик, чтобы увериться, смогут ли они до Иловской, до переправы через Дон, благополучно добраться.

«Нужно ли выйти из кустов, показаться ребятам и посмотреть на них?» — думал майор, но он не успел решить этот вопрос.

…Через несколько минут и сам майор, и шофер, и садовник услышали звон захлебывающегося на яростном ветру колокольчика.

Со склона в лощину, из-за голых кустов, им, будто на ладони, видно было, как приближались коровы. В голове стада, с палками через плечо, брели Иван Никитич и Гаврик. В хвосте шагал Миша с ведром, висевшим на лопате за спиной, а позади Миши плелись связанные меж собой телята.

— Походная жизнь — она хоть не сладка, но до крайности интересна и под уклон идет, — с усмешкой сочувствия заметил шофер.

Иван Никитич невдалеке от дороги остановился, повернулся узкой, костлявой спиной.

— Михайла! — послышался его охрипший голос. — Не напирай сзади! Отпусти телят на траву, а сам иди сюда!

Первым на дорогу вышел Гаврик.

Из-за кустов видели, как он попробовал сапогами прочность накатанного грунта, слышали его слова, сказанные с усталой гордостью.

— Миша, вот и дорога! Три дня ее не видали!

Вслед за дедом появился Миша. Он тоже счел нужным попробовать ногами дорогу, сбил на затылок треух.

Старик, становясь с каждым словом крикливей, сказал:

— Можно пройтись по ней! Она и слепого к вечеру до Иловской доведет! А там пойдут родные, миусские поля.

Он закинул руки за узкую спину. Подражая ему, Миша и Гаврик тоже закинули руки за спины… Все трое немного прошлись по дороге. На обратном пути, взглянув деду в глаза, Миша с опасением проговорил:

— Дедушка, хоть бы наши, колхозные не вздумали выехать нам на подмогу!

Дед сразу остановился.

— Ветер силен, там, конечно, беспокоятся, а все-таки получится бестолково.

Майор, проскрипев кожей нового полушубка, едва слышно кашлянул и тихо сказал шоферу:

— В этом вопросе вы оказались старшим.

Шофер не успел ответить, так как с проселка в терны донесся голос Гаврика:

— Дедушка, эта дорога скоро кончится… А потом мы опять в поход по колхозному заданию?

— Обязательно! — засмеялся старик, и от его хорошего стариковского смеха у Гаврика невольно вырвалось:

— Вот это жизнь!

— Жизнь впереди! Там она! — Старик указал на дорогу. — И не топчись, Гаврик, на месте! Трогай коров! Нечего им стоять!