Майор, подавшись в сторону, задумчиво наблюдал, как Миша Самохин, посапывая, носил и носил камни, бросал их в кучу, куда они падали с тяжелым звоном.

— Может, ты и хороший парень, даже наверное хороший, — вдруг заговорил майор, — но сам по себе единоличник…

Миша взглянул на майора округлившимися от обиды глазами.

— Понимаешь, единоличник! — настойчиво проговорил майор, и лицо его при этом насмешливо искривилось. — Голубчик мой, — не то с прискорбием, не то с сожалением продолжал он, — я человек военный, люблю действовать с батареей, дивизионом, а ты… один…

Майор круто повернулся и, легко перенося свое грузное тело с камня на камень, направился к лошади.

Миша стоял с опущенными руками, не успев рассказать, что он не раз с пионерским отрядом собирал колосья в поле, помогал очищать сад от личинок, строил скворечницы.

А майор уже развязывал вожжи, садился в бедарку. Еще минута, и он уедет.

— Товарищ майор, Иван Никитич Опенкин вас, должно быть, звал! — испуганно прокричал Миша, заметив у правления торопливого суховатого плотника.

Опенкина вовсе не интересовал майор. Он сейчас распекал бабушку Гулю, цепкую, моложавую старушку, у которой только что вырвал из рук короткое бревно:

— До чего ни коснется, все к ее рукам липнет! А распорки для возилок из чего буду делать?!

Видя, что старый плотник вскинул бревно на плечо и пошел круто спускавшейся стежкой к мастерским, Миша, как бы винясь перед майором, уныло проговорил:

— Старик разгорячился и забыл про вас.

— Можно напомнить. Товарищ Опенкин, на минуту! — крикнул майор и помахал черной барашковой шапкой.

Плотник Опенкин не услышал майора. Миша устало опустился на камень и сказал:

— Он, должно быть, хотел спросить у вас, кого из ребят нарядить в Сальские степи за коровами.

— Совсем непонятно! Я же, помимо тебя, никого из здешних ребят не знаю! — удивился майор.

— Обо мне говорить нечего, — скучно заметил Миша.

— Это почему?

— Я же «единоличник».

Майор уже поворачивал чалую лошадь, но голос обиженного мальчика остановил его.

— Ты одинокий? — настороженно спросил майор.

— С матерью.

— А отец?

— На фронте, — не поднимая головы, ответил Миша.

— Письма присылает?

— Присылает.

— У тебя беда, — нахмурился майор, — а какая, не догадаюсь.

Миша не отвечал.

— Это ты был на собрании?.. Ты стоял и слушал и ушами, и немного… ртом?

— Интересное так слушаю, — признался Миша. — Вы ж как раз заговорили про поездку в Сальские степи… Так бы и слушал целый день.

— А дорога в Сальские степи интересная? — живо спросил майор.

— Лучшей, товарищ майор, не придумаешь, — вытирая вспотевшие щеки, ответил Миша.

Майор достал из кармана блокнот, спросил у Миши имя и фамилию, быстро что-то написал и, вырвав лист, распорядился:

— Эту записку отдашь товарищу Опенкину. Раньше сам можешь прочитать, потом с ней к плотнику в мастерские. Мчись к нему на самой большой скорости. Аллюр три креста! — как говорят военные. Чалая, но!

С места громко застучали колеса бедарки.

Миша читал:

«Товарищ Опенкин, присмотрись к этому мальчику, Мише Самохину. Проверь его в деле. По-моему, он первый кандидат на поездку в Сальские степи. Майор Захаров».

— Что значит артиллерист! Бог войны! — с восторгом воскликнул Миша и подбросил кепку высоко над головой.

Майор был уже далеко, но подброшенную Мишей кепку он увидел и, сорвав барашковую папаху, потряс ее над своей большой стриженой головой.

— Аллюр три креста! — скомандовал себе Миша и кинулся с крутого откоса к берегу.

Плотницкая и кузнечная мастерские помещались в каменном строении на обрыве к морскому заливу.

Голубоватый дым застилал кузницу. На глинобитном полу тесно было от железного хлама. Здесь валялись рессоры подбитых машин, щиты пулеметов, колеса пароконных подвод. Точно огромные ежи, сердито пыхтели мехи, звенели молотки по наковальням. Горны бросали снопы густого малинового света на высокий прокопченный потолок.

Широкоплечий, усатый кузнец стучал молотом и хрипловатым басом говорил своим помощникам:

— Кругом развалины… А у нас в мастерских — жизнь!.. На полный ход жизнь!

«Жизнь! Вот бы Гаврика сюда!» — радостно подумал Миша, быстро проходя через кузницу к двустворчатой двери плотницкой.

— Алло, алло! «Большая земля»! — кричал Гаврик. — Мама скоро придет! Давай сводку! «Большая земля»!

«Большая земля» упорно молчала. Гаврик решил использовать последнее средство — сигнал бедствия, о котором они с Мишей узнали от капитана-моряка:

— «Большая земля», СОС!.. СОС!

«Большая земля» по-прежнему не отвечала. Гаврик зло сказал в трубу:

— А еще «Большая земля» называется!

…А Миша в эти минуты переживал трудности деловой встречи со старым плотником. Оба они стояли в плотницкой мастерской, около верстака, обсыпанного стружками.

Опустив длинные руки, которых не закрывали короткие рукава серой шинели, Миша застенчиво говорил старому Опенкину:

— Иван Никитич, товарищ майор пишет вам…

— Вижу, пишет. И чего особого пишет?.. «Иван Никитич, приглядись». А к чему приглядываться? — спросил Опенкин, повернувшись бритым лицом к Мише.

Костлявый, подвижной стан старого плотника был перехвачен узким ремешком, темно-синяя рубаха с засученными рукавами, как на ветру, трепыхалась на нем, когда он сердито налегал на рубанок.

— К чему приглядываться-то? — повторил он и одним указательным пальцем откинул очки с упрямого, тонкого носа на лоб. — Вижу, что шапка у тебя почти съехала на затылок.

Миша поправил кепку.

— Вижу, что нос у тебя уставился в землю… И такого майор считает первым кандидатом в дальнюю дорогу?! Удивительно!

Миша горько обиделся на плотника за его насмешливые слова, но скрепя сердце улыбнулся и сказал:

— Вы же не знаете меня в деле. Вот дайте что-нибудь сделать, тогда и скажете, какой я…

— Хочешь, чтобы дал дело? Ну-ну!.. — удивился старик. — А мне показалось, что на записочке майора ты собираешься ускакать в Сальские степи! За дело так за дело, бери сантиметр!

«Сантиметр» плотник выкрикивал так певуче, что нельзя было понять, на каком слоге он делал ударение.

— Бери! Бери! — повторял старик, а сам уже нажимал на рубанок коричневыми, узловатыми пальцами, и белые стружки потоком бежали на пол. — На верстаке по правую руку лежат грабельные колодки, буравчик выберешь из тех, что на стене. Держи интервал между дырками в три сантиметра, а дырку помечай на четвертом.

Впервые у неторопливого Миши Самохина от волнения быстро стучало сердце и нетерпеливо вздрагивали пальцы, и он просил самого себя: «Мишка, пожалуйста, не спеши!»

— С краев тоже пропусти по два сантиметра!

А через минуту, сквозь шорох рубанка, его голос, но уже не повелительный, а незлобивый и чуть насмешливый, говорил кому-то за окном:

— Акулина, выросла длинна, держаки к лопатам спросишь у Алексея Ивановича, у председателя. Недавно приходил и забрал их.

Кажется, простая штука: на полировано-гладкой поверхности колодочки шириной в пятьдесят шесть сантиметров оставить по два сантиметра на концах, а остальные пятьдесят два разделить на клетки по четыре сантиметра. Граненый, отточенный с обеих сторон карандаш, металлическая линейка и циркуль — все в распоряжении Миши. Но линейка зыбко, как жидкий мосток, дрожит в его руках, а длинноногий циркуль вихляет, как пешеход на гладком льду.

— Не можешь — спроси! Спроси громко! А не сопи себе под нос. На людях действуй смело, нараспашку. Маху дашь — вовремя подскажут, — поучал плотник, уходя от верстака и возвращаясь к нему с пилой в руке.

Миша громко заговорил:

— Размечаю справа налево тринадцать клеток. По четыре сантиметра.

Старик молчал, и Миша понял, что первый шаг сделал правильно.

— Третья, седьмая… тринадцатая, — громко считал Миша, нанося синие полосы на колодочку.