Близкая ко двору графиня В. Н. Головина вспоминает, как весной 1797 г. служивший на юге граф М.П. Румянцев (старший сын полководца) «написал князю Репнину, будто фельдмаршал (Суворов.— В.Л.) волновал умы, и дал понять, что готовится бунт. Князь Репнин чувствовал всю лживость этого известия, но не мог отказать себе в удовольствии подслужиться и повредить фельдмаршалу, заслугам которого он завидовал. Поэтому он сообщил письмо графа Румянцева графу Растопчину. Этот последний представил ему, насколько было опасно возбуждать резкий характер императора, доводы его не произвели, однако, никакого впечатления на князя Репнина, он сам доложил письмо Румянцева его величеству, и Суворов подвергся ссылке» [224].

Странное дело: и до революции, и особенно после — Новикову и Радищеву были посвящены десятки публикаций, а широкий протест военных кругов против антинациональной политики Павла оказался вне поля зрения отечественных историков. Редчайшее исключение представляет обстоятельное исследование Т.Г. Снытко, затерявшееся среди журнальных публикаций 50-х годов нашего века и практически неизвестное читателям. На основании сохранившихся материалов секретнейшего расследования об офицерском заговоре, направленном против опруссачивания армии, исследователь показала, что уже в начале 1797 г. полковник Александр Михайлович Каховский, герой Очакова и Праги, пользовавшийся доверием Суворова, предложил ему поднять армию против засевших в Петербурге гатчинцев. «Государь хочет все по-прусски в России учредить и даже переменить закон»,— приводит слова Каховского арестованный и допрошенный капитан В. С. Кряжев. Патриотически настроенные офицеры считали, что надо «восстав против государя, идти далее... на Петербург» [225]. А вот свидетельство другого участника заговора — будущего героя Отечественной войны 1812 года Алексея Петровича Ермолова (брата Каховского по матери): «Однажды, говоря об императоре Павле, он (Каховский. — В.Л.) сказал Суворову: «Удивляюсь вам граф, как вы, боготворимый войсками, имея такое влияние на умы русских, в то время, как близ вас находится столько войск, соглашаетесь повиноваться Павлу?» Суворов подпрыгнул и перекрестил рот Каховскому. «Молчи, молчи,— сказал он, — не могу. Кровь сограждан!» [226] Великий полководец и гражданин предпочел ссылку братоубийственной войне. Он не мог увести армию с юга и отдать туркам все, ради чего воевали поколения русских людей. Но Суворов не выдал Каховского.

Вместе с фельдмаршалом подали в отставку почти два десятка офицеров его штаба и последовали за ним в Кобрин. Очевидно, эта демонстрация напугала императора. Суворов был сослан в Кончанское, его офицеры — арестованы и брошены в киевскую крепость. Каховский же создал некое подобие тайной организации, имевшей ответвления в Смоленске, Дорогобуже и некоторых воинских частях. Заговор был разгромлен в 1798 г. Офицеры были приговорены к ссылке. Наиболее активные участники заговора (Каховский, Кряжев и другие — всего более двадцати человек) были лишены чинов и дворянства и заточены бессрочно по различным крепостям. Они получили амнистию лишь после воцарения Александра I. За четыре с половиной года павловского царствования, которое современники сравнивали с якобинским террором, было уволено, отставлено, «выкинуто» из службы 333 генерала и 2261 офицер» — «цифры огромные», отмечает русский военный историк профессор П.С. Лебедев [227], особенно если принять во внимание тогдашнюю численность русской армии, не превышавшей 390 тысяч человек. Это был разгром офицерского корпуса, имевшего бесценный боевой опыт.

«Он легкомысленно истреблял долговременные плоды государственной мудрости, ненавидя в них дело своей матери,— писал о павловских преобразованиях Н. М. Карамзин,— умертвил в наших полках благородный дух воинский, воспитанный Екатериной, и заменил его духом капральства; героев, приученных к победам, учил маршировать; отвратил дворянство от военной службы» [228].

«Я из вас потемкинский дух вышибу!» — кричал император. И вышибал — жестокой муштрой, палочной дисциплиной, парадоманией, изнурением солдат. Павел снова одел армию в неудобные прусские мундиры и треугольные шляпы, восстановил парики, букли, пудру, косы и «пропасть вещей, солдатский век сокращающих». Внешняя сторона армейской службы снова подавила внутреннюю. И если Суворов выступил против гатчинских преобразований, то потому, что потемкинский дух был и его — суворовским духом — русским духом нашей армии. На всю страну, и за ее пределами разнеслись стихи Суворова, разившие гатчинцев, словно картечь:

Кончанского нет в длинном списке выигранных Суворовым баталий. Но здесь он одержал одну из самых выдающихся своих побед — нравственную победу над силами разрушения. Не Суворов, а Павел был вынужден уступить. Напуганный широкой оппозицией всех слоев общества, он уже в феврале 1798 г. распорядился снять надзор за опальным фельдмаршалом и пригласил его в столицу. Суворов приехал в Петербург, но на все предложения императора поступить на службу ответил отказом. Фельдмаршал требовал восстановления отнятых Павлом прав и демонстративно возвратился в Кончанское. Через год император спешно вызвал его в Петербург. Начиналась война против Франции, захватившей значительную часть Европы. Союзники России Англия и Австрия настояли на том, чтобы армию в Северной Италии возглавил прославленный русский полководец. Прощаясь с Суворовым, Павел сказал: «Воюй, как умеешь», признав правоту гонимого им фельдмаршала.

И Суворов показал, как надо воевать. Итальянский и Швейцарский походы прославили русское оружие. Имя освободителя Италии от ига французов гремело в Европе. Особой популярностью пользовался русский герой в Англии. В ознаменование выдающихся заслуг Суворова Павел возвел его в княжеское достоинство и пожаловал ему чин генералиссимуса всех войск российских. Но когда тяжело больной полководец отправился в Петербург, император нанес герою внезапный удар. Вместо торжественной встречи с царскими почестями, мысль о которой давала силы старому воину, боровшемуся со смертельным недугом, последовала опала. «Суворов не приехал, а его привезли в Петербург, — вспоминал А. М. Тургенев, — что-то удерживало еще бросить его в Петропавловскую крепость, но в доме, для него приготовленном, граф Рымникский князь Италийский жил не веселее казематного — к нему не смел никто приезжать» [229]. Так отплатил гатчинский капрал полководцу, прославившему Россию. 6 мая Суворов умер в доме Хвостова в Петербурге, на Крюковом канале. Умер со словами: «Генуя... Сражение... Вперед!» Кампания 1799 г. осталась незавершенной. Интриги политиков не позволили полководцу закончить войну в Париже и восстановить европейское равновесие.

Кто знает, если бы Суворову удалось выполнить свой план, народы Европы возможно были бы избавлены от полутора десятилетий наполеоновских воин, оплаченных миллионными жертвами.

12 мая Петербург хоронил Суворова. Хоронил как национального героя. Потрясенный смертью и похоронами Суворова Державин откликнулся одним из самых задушевных своих стихотворений — знаменитым «Снигирем»: