«Только решительное вмешательство Потемкина,— отмечают публикаторы документов Ушакова,— положило конец конфликту и поставило Сенявина на свое место. Своим ходатайством о Сенявине Ушаков устранил угрозу суда... Морской историк В. Т. Головачев в своем труде «История Севастополя, как русского порта» приводит выдержку из необнаруженного нами письма Потемкина по этому поводу: «Федор Федорович. Ты хорошо поступил, простив Сенявина. Он будет со временем отличным адмиралом и даже, может быть, превзойдет самого тебя» [194].
Замечательный человеческий документ: Потемкину оставалось жить всего несколько дней, но он показывал своим подчиненным пример того, каким должен быть начальник: строгим, справедливым, умеющим ценить таланты и способности своих сослуживцев, направлять их на пользу дела. Остается добавить, что Сенявин сделался лучшим учеником и последователем Ушакова, наследником его славы.
Турецкая сторона уведомляет Потемкина о скором приезде своих представителей. Это те же лица, которые только что — 4 августа — подписали в Систове мирный договор с австрийцами. Идет согласование процедурных вопросов. Потемкин назначает полномочных представителей России на переговорах: Самойлова, Рибаса и Лошкарева.
Он решает перенести переговоры из Ясс в небольшое местечко Гущу, неподалеку от города. В Гуще дипломаты Петра I были вынуждены подписать унизительные условия Прутского мира, спасая окруженную турками и татарами русскую армию во главе с императором. Прошло восемьдесят лет. С сознанием исполненного долга Потемкин смывал позор прутской катастрофы. Накануне открытия мирной конференции Потемкин скончался.
Приступы лихорадки возобновились у Потемкина еще по дороге на юг. В письмах императрице он не скрывал серьезности своей болезни. Ответные письма Екатерины наполнены мольбами о том, что Господь избавил ее от такого удара, о котором она «и думать не может без крайнего огорчения». По мере того, как в Петербург приходили новые свидетельства о тяжелом течении болезни Потемкина, ее беспокойство росло. Она отстаивает всенощную в Невской обители, делает богатые вклады, молится в надежде, что Бог поможет и спасет ее мужа и соправителя. Но все чаще и чаще видит Храповицкий слезы на ее лице.
«Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович. Бескрайне меня беспокоит твоя болезнь. Христа ради, ежели нужно, прими, что тебе облегчение, по рассуждению докторов, дать может. Да, приняв, прошу уже и беречь себя от пищи и питья, лекарству противного. Бога прошу, да возвратит тебе скорее силу и здоровье. Прощай, мой друг.
Платон Александрович тебя благодарит за поклон и весьма тужит о твоем состоянии. С имянинами тебя поздравляю и посылаю шубенку». Сознавала ли она, что в письмах, наполненных заботой о здоровье Потемкина, она бередила его душевные раны, передавая ему поклоны от Зубова. Да и сам Потемкин, которому оставалось жить считанные дни, не забывал передать поклон Платону Александровичу, к которому так привязалась его жена, его Государыня. Ни шубенка, ни письмо Екатерины (помеченное 30 сентября) уже не застали Потемкина в живых. 4 октября он продиктовал Попову последнее письмо императрице: «Матушка Всемилостивейшая Государыня! Нет сил более переносить мои мучения; одно спасение остается — оставить сей город, и я велел себя везти к Николаеву. Не знаю, что будет со мною. Вернейший и благодарнейший поданный..,» Подписи нет. Рукой Потемкина сделана приписка. Буквы прыгают, с трудом поддаются прочтению, «Одно спасение уехать» [195].
12 октября в Петербург прискакал курьер. Всего за семь суток промчался он от Ясс до столицы. Он очень спешил. Он вез весть государственной важности. «Курьер к пяти часам пополудни,— записывает в дневнике Храповицкий,— что Потемкин повезен из Ясс и, не проехав сорока верст, умер на дороге, 5 октября, прежде полудни. Слезы и отчаяние. В 8 часов пустили кровь».
В 8 часов во дворце собрался Совет императрицы. Безбородко объявил, что государыня «в этот самый вечер получила известие о кончине генерал-фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина Таврического и потому указать изволила, чтобы Совет представил свои мнения относительно распоряжений по сему случаю, как по начальству над армией, так и по мирной с турками негоциации». Сознавая ответственность момента, Безбородко вызвался отправиться на юг и заменить на переговорах покойного. 16 октября он поскакал в Яссы. В тот же день Храповицкий записал в дневнике: «Продолжение слез. Мне сказано: «Как можно Потемкина заменить. Все будет не то. Кто бы мог подумать, что его переживут Чернышев и другие старики? Да и все теперь, как улитки, станут высовывать головы». Я отрезал тем, что все это ниже Ее Величества. «Так, да я стара. Он был настоящий дворянин, умный человек, меня не продавал; его неможно было купить».
Смерть Потемкина произвела огромное впечатление в Европе и в Турции. Английский парламент прервал свои заседания. Верховный везир Юсуф-паша, сторонник войны, не забывший Потемкину Крыма, связывал с его именем победы русской армии и флота. Он предлагал султану Селиму III разорвать мирные условия и попытать счастья, так как главного предводителя русских — победоносного Потемкина — нет в живых.
Официальная версия о смерти Потемкина гласит, что болезнь, сведшая его в могилу, была рецидивом болотной лихорадки, которую он подхватил в 1783 г. в Крыму. При описании последних дней его жизни некоторые современники упоминают о нежелании больного слушать докторов, о нарушении им диеты. Может быть, так оно и было. Но существует и другая версия смерти главнокомандующего русской армией в самый ответственный момент борьбы России за утверждение в Северном Причерноморье. Версия эта говорит об отравлении. Еще весной 1790 г, во время переговоров Потемкина с верховным везиром императрица предупреждала его об опасности быть отравленным, просила поберечься и турок, и пруссаков. При той ненависти, какую вызывал Потемкин у берлинского двора, в пропрусски настроенных кругах на родине, такое радикальное решение его судьбы не кажется невозможным. То, что он был серьезно болен, не подлежит сомнению. Лихорадка то отступала, то снова трепала его на протяжении восьми лет. Остается вопрос: только ли болотная лихорадка свела в могилу пятидесятидвухлетнего богатыря. Читатель поймет, с каким волнением автор этих строк раскрывал «Дело об отравлении генерал-фельдмаршала Г.А. Потемкина», попавшееся ему на глаза в отделе рукописей бывшей Императорской публичной библиотеки (ныне библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина). Поймет читатель и разочарование автора, прочитавшего следующую коротенькую запись: «Фельдмаршал Потемкин был отравлен по приказанию Екатерины II доктором Тиман, при нем находившемся в Яссах; доктор получил хорошую пенсию и отправлен за границу. Я знал этого доктора. Сенатор Рерберг». На том же листе примечание: «Тиман Иван Карлович 1761 —1831, лейб-медик. Рерберг Роман Иванович генерал-инженер, умер в 1871 году. Копия, снятая для работ В.А. Бильбасова» [196].
Памятная медаль в честь заключения мира с Турцией в 1791 г.
Что можно сказать об этом? Известный русский историк Василий Алексеевич Бильбасов долгие годы собирал материалы для истории Екатерины II. Монография должна была состоять из 12 томов. Бильбасову удалось опубликовать два тома, посвященные молодости императрицы, ее жизни при дворе Елизаветы Петровны, перевороту 1762г. и первым годам ее царствования. Двенадцатый том вобрал в себя библиографию. Приведенная выше записка никак не комментирована. Действительно, при Потемкине в последние недели его жизни находились врачи — российский подданный Тиман и француз Массо. Они были при князе не первый год и пользовались его доверием. Вопреки утверждению Рерберга, Тиман не уехал за границу, а жил и умер в России. При Александре I он был назначен лейб-медиком, что свидетельствует о доверии к нему. Статья о Тимане помещена в «Русском биографическом словаре».
