А положение было очень серьезное. Всего шесть месяцев назад смолк гром пушек в непосредственной близости от северной столицы. Четвертый год продолжалась война на юге. Не раз казалось, что еще одно усилие — и получит долгожданный мир. 20 декабря, еще ничего не зная об Измаильском штурме, Екатерина писала Потемкину: «Мы ожидаем известий из-под Измаила, то есть истинно это важный пункт в настоящую минуту: он решит или мир, или продолжение войны».
3 января, получив донесение о взятии Измаила, поздравив главнокомандующего и войска с выдающейся поб дой, императрица прибавляет с надеждой: «Дай Боже, чтоб аши заставили турок взяться за ум и скорее заключить мир; при случае дай туркам почувствовать, как Прусский Король их обманывает, то обещая им быть медиатором, то объявить войну нам в их пользу... все сие выдумано только для того, дабы турок держать как возможно долее в войне и самому сорвать, где ни есть, лоскуток для себя».
Но уже 6 февраля Храповицкий записывает в своем дневнике:
«Из разных сообщений и дел политических заключить можно:
1) мирясь мы с турками, оставляем за собой Очаков и граница будет Днестр;
2) турки, ни на что не соглашаясь, даже и на уступление нам Тавриды, хотят продолжать войну, обще с Пруссией и Польшей;
3) король Прусский к тому готов; ждут последнего отзыва Англии, которая к тому же наклонна, и подущает уже шведа;
4) австрийцы за нас не вступятся: им обещан Белград от пруссаков, кои с согласия Англии, берут себе Данциг и Торунь. Послано письмо к Циммерману в Ганновер по почте через Берлин, дабы чрез то дать знать Прусскому королю, что турок спасти не может...»
10 февраля в день отъезда Потемкина и Суворова из Ясс Храповицкий отмечает: «По почте открывается главное к нам недоброжелательство от Англии, и на Данию полагаться не можно».
Пять дней спустя навстречу Потемкину поскакал курьер с рескриптом о приготовлениях к войне с Пруссией.
Но не только желание поговорить о насущных делах руководило Екатериной, поспешившей навестить своего тайного супруга сразу же по его приезде. Она испытывала необходимость объясниться с Потемкиным по весьма щекотливому делу. Она хотела переговорить с ним о своем «милом дитяти» Платоне Зубове. К началу 1791 г. Зубов пользовался уже настоящим влиянием на императрицу. За спиной нового любимца, которому Екатерина оказывала большое доверие, вырисовывались серьезные люди, люди деловые и опытные, решившие, что пробил час, чтобы с помощью «милого дитяти» свалить ненавистного им главу русской партии. Они знали, что делали. Они играли в большую европейскую политику. Главным врагом России в тот период была Пруссия. Успехи Потемкина, решительно порвавшего с прусской ориентацией, не отвечавшей национальным интересам России, выводили из себя берлинский двор. Поворот на Юг, союз с вечной соперницей Пруссии Австрией — всего этого не могли простить Потемкину ни Фридрих II, ни его наследник Фридрих Вильгельм, мечтавшие расширить свои владения за счет Польши. Ненависть берлинского двора к князю Таврическому подкреплялась ненавистью к нему домашних пруссофилов, группировавшихся вокруг наследника русского престола. Сам наследник в разгар тяжелейшей войны, которую довелось вести России, тайно переписывался с прусским королем — врагом своей Родины. Эта тайная дипломатия наследника, шедшая вразрез с целями русской политики, осуществлялась по разным каналам. Так, русский дипломат М. М. Алопеус, посланный в Берлин с важной миссией, имея за спиной поддержку в лице будущего императора Павла, работал больше на Пруссию, чем на Россию. Незаметную, но важную роль в этой тайной дипломатии играли масонские круги и в первую очередь московские розенкрейцеры (кружок барона Шредера и Новикова). Они поддерживали постоянную связь со своими берлинскими руководителями И-Х. Вельнером и Бишофсвердером, которые, помимо высших степеней в масонской иерархии, незадолго до Второй турецкой войны заняли министерские посты при новом прусском короле Фридрихе Вильгельме II. И Вельнер, и Бишофсвердер, оказывали решающее влияние на прусскую политику.
В России многие сторонники великого князя Павла Петровича (как, впрочем, и сам наследник) были тесно связаны с масонами. Первым среди них надо назвать князя Н. В, Репнина, временно после отъезда Потемкина командовавшего армией на Юге. Алопеус тоже принадлежал к масонским ложам. В марте 1791 г. берлинский двор ожидал ни более, ни менее как перемены царствующей особы на русском престоле. Эти ожидания основывались на донесениях некоего Гюттеля — агента прусского посла в Петербурге. Именно через Гюттеля Павел вел тайную переписку с Фридрихом Вильгельмом [170]. Партия наследника была готова воспользоваться тяжелым положением России, чтобы взять власть в свои руки. Но прежде, чем устранить Екатерину, необходимо было разделаться с главой русской партии, с Потемкиным. Для этой цели и должен был пригодиться новый фаворит, Платон Александрович Зубов.
В сложное время прибыли в Петербург Потемкин и Суворов. Несколько выписок из дневника Храповицкого дают представление о напряженности тех дней:
75 марта: Беспокойство относительно Пруссии давно уже продолжается. Плакали.
17 марта: Захар (камердинер Екатерины Захар Константинович Зотов — доверенное лицо Потемкина.— В.Л.) из разговора с Князем узнал, что, упрямясь, ничьих советов не слушает. Он намерен браниться. Она плачет с досады; не хочет снизойти переписываться с Королем Прусским. Князь сердит на Мамонова, зачем, обещав, его не дождался и оставил свое место глупым образом.
22 марта: Нездоровы, лежали, спазмы и колики с занятием духа... Князь говорит, чтоб лечиться. Не слушается, полагаясь на натуру... Я был с почтой, всем скучает, малое внимание к делам».
Огромное нервное напряжение последних лет не могло не сказаться на здоровье императрицы, которой шел шестьдесят второй год. Все чаще она срывалась на каприз, слезы. Захар Зотов с грубоватой простотой пересказывает Храповицкому закулисные подробности драмы. Потемкин требует от императрицы написать прусскому королю и ценой политических уступок не допустить войны на западных границах. Силы государства и без того перенапряжены. Главное — закончить успешно войну на юге. Екатерина упрямится, не хочет унижаться перепиской с новоявленным европейским диктатором, как она называла короля Фридриха Вильгельма. «Плачет с досады, — отмечает Храповицкий. — "Он намерен браниться". Сохранилась поздняя запись Федора Секретарева — сына камердинера Потемкина, Десятилетний Федя был невольным свидетелем спора Потемкина с Екатериной. Князь ударил рукой по столу и так хлопнул дверью, уходя из покоев, что задрожали стекла. Императрица разрыдалась. Заметив испуганного Федю, улыбнулась ему сквозь слезы и сказала: «Пойди посмотри, как он?» И Федя идет на половину Потемкина, который сидит за столом в мрачном раздумье. Мальчику удается привлечь его внимание. «Это она тебя послала?»— спрашивает Потемкин. Простодушное детское отпирательство, слова Феди о том, что «она плачет, сокрушается, что надо бы пойти утешить ее», поначалу вызывают суровую реплику: «Пусть поревет!» Но вскоре князь смягчается и идет мириться [171].
Невозможно поверить, чтобы в это трудное для страны время Потемкин был занят лишь тем, как бы побольнее уколоть измаильского героя. По имеющимся свидетельствам незаметно, чтобы Суворова холодно приняли при дворе. На другой же день по приезде в столицу он имел беседу с Екатериной. Через два дня его приглашают на большой званый вечер в Эрмитаж.
9 марта состоялась торжественная церемония по случаю Измаильской победы. Камер-фурьерский журнал сообщает: «Пополудни мимо Зимнего дворца везены турецкие знамена и другие трофеи, взятые под Измаилом Российскими войсками». Екатерина и многочисленная свита смотрели на торжественное шествие из окон дворца. Все это оченъ напоминало торжество по случаю взятия Очакова. Тогда в апреле 1789 г. Суворов тоже стоял среди свиты Екатерины — хоть и славный, но все же один из многих генералов. В этот раз он явно выделялся: граф двух империй, кавалер Большого креста 1-й степени, ордена Св. Георгия. Подлинный герой двух кампаний, чья слава перешагнула границы России. Он был засыпан поздравлениями. Поэты воспевали его в торжественных одах. Для Суворова, выросшего среди военного лагеря, все это было внове. 24 марта императрица подписала произвождение за Измаил. 25 марта в аудиенцзале состоялась торжественная церемония награждения. Суворов был пожалован чином подполковника лейб-гвардии Преображенского полка. Было также постановлено выдать ему «грамоту похвальную с означением его подвигов и на память о них потомству медаль с его изображением».
