Наука просветила меня в добродетели; я лгу как Эпаминонд, бегаю как Цесарь, постоянен как Тюренн и праводушен как Аристид. Не разумея изгибов лести и ласкательств к моим сверстникам, часто неугоден. Не изменил я моего слова ни одному из неприятелей, был щастлив потому, что я повелевал щастьем.
Успокойте дух невинного пред Вами, в чем я на Страшном Божием суде отвечаю, и пожалуйте мне особую команду... Исторгните меня из праздности, но не мните притом, чтоб я чем, хотя малым, Г[рафом] Иваном Петровичем [49] недоволен был, токмо, что в роскоши жить не могу. В чужие край... тоже праздность».
Он готов признать свои недостатки, объясняя «грубость в поступках» многолетней армейской службой. Но он честный человек — всегда говорит правду, как никогда не лгавший Эпаминонд (гениальный фиванский полководец, любимейший герой Суворова), как известный своей прямотой афинский полководец Аристид. Он скор в своих действиях, как Юлий Цесарь, и тверд в своих правилах, как французский полководец Тюренн. Завистники приписывают его победы слепому счастию. Он знает об этом и отвечает им кратким и сильным афоризмом: «Был щастлив потому, что я повелевал щастьем» Об одном он просит Потемкина: «Исторгните меня из праздности, в роскоши жить не могу».
Мы не знаем ответа Потемкина. Занятый устройством новых провинций на юге, он, похоже, не сразу откликнулся на просьбу Суворова. В марте 1785 г. тот напомнил о себе Попову, закончив коротенькое письмо с пожеланием получить новую команду словами: «Господь Бог да умилостивит ко мне Св[етлейшего] Кн[язя]»,
Потемкин и не думал гневаться на своего мнительного подчиненного. Он живет в столице, но все его помыслы устремлены на юг. Под его руководством строятся новые города, закладываются корабли Черноморского флота, создаются дороги и фабрики. В полной мере развернулся его талант выдающегося организатора и администратора. Планы его грандиозны, смелы, неожиданны новыми подходами. Так, желая обеспечить мир с Турцией, где к власти пришла реваншистская группировка, Потемкин в начале 1784 г. решает лично отправиться в Константинополь для переговоров. Русский посланник Я. И. Булгаков просит перенести поездку из-за моровой язвы на будущее лето, присовокупив при своем ответе оценки, даваемые Потемкину в Царьграде: «Здесь почитают Вашу Светлость нашим Верховным визирем... Бытность Ваша здесь принесла бы несказанную пользу всем делам».
В разгар устройства Таврической губернии Потемкин, находившийся в Крыму, получает письмо. Письмо помечено 29 июня 1784 г. и послано из Петербурга. Писал Безбородко, один из самых приближенных сотрудников Екатерины, с которым Потемкин поддерживал крепкие деловые связи. Безбородко сообщал о похоронах в Царском Селе скоропостижно скончавшегося 27-летнего фаворита А. Д. Ланского и о тяжелом состоянии императрицы, которая затворилась в своих покоях и никого не желает видеть. По его словам, лейб-медик С. Рожерсон считает, что «нужнее всего — стараться об истреблении печали и всякого душевного безпокойства... К сему одно нам известное есть средство,— прибавляет Безбородко,— скорейший приезд Вашей Светлости, прежде которого не можем мы быть спокойны. Государыня меня спрашивала, уведомил ли я Вас о всем прошедшем, и всякий раз наведывается, сколь скоро ожидать Вас можно» [50]. Безбородко тревожился не зря. Тяжелая депрессия императрицы грозила непредсказуемыми последствиями и уже начинала сказываться на государственных делах. Потемкин поспешил в столицу.
«После того, как я две недели была между жизнью и смертью, — писала Екатерина своему европейскому корреспонденту барону Мельхиору Гримму,— являются к нам друзья на помощь: Князь Потемкин из Крыма и Граф Федор Орлов из Москвы. Это помогло, но сначала я не могла переносить этой помощи: ни один человек не был в состоянии сказать слово или выразить мысль, которая была бы нам по душе. Я была печальна, они желали видеть меня опять веселой по привычке, и все выходило не то. Надо было подвигаться тихо, шаг за шагом, и на каждом шагу выдерживать битвы, из которых одна проигрывалась, другая была выиграна... Но Князь был очень хитер: он ходил вокруг, как кот. Если одно обстоятельство было не подходяще, он повертывался в сторону и являлся с новым предложением. Наконец, я стала немножко повеселее. Это понравилось господину утешителю. Тогда он принялся еще более развеселять нас и так пробудил меня от сна смерти» [51].
Потемкин знал, что есть одно средство заглушить сердечную боль,— увлечь Екатерину новыми делами. Вскоре по приезде в Царское Село он докладывает ей о водворении Шагин-Гирея в Воронеже. Через несколько дней императрице необходимо решить, кем заменить в Москве умершего главнокомандующего графа 3. Г. Чернышева. 4 сентября 1784 г. Екатерина подписывает указ о назначении на место Чернышева графа Я. А. Брюса, и в тот же день Потемкин представляет на рассмотрение проект об учреждении университета в Екатеринославе. Его планы грандиозны. Он мечтает о том, чтобы будущий Екатеринослав сделался крупным культурным центром страны, куда бы потянулась молодежь из Греции, Молдавии, Валахии, славянских стран, порабощенных Портой. Достойно внимания упоминание о планах создания в Екатеринославе консерватории. Большой знаток и любитель музыки, церковной и светской, Потемкин хлопотал об устройстве консерватории в России почти за 80 лет до ее открытия в Петербурге. Он рассказывает императрице о Тавриде, о прекрасной (может быть единственной в мире) естественной гавани и растущем на ее берегах новом городе-порте Севастополе. Именно в эти тяжелые для императрицы дни он увлекает ее идеей совершить путешествие на юг, в Крым. И деятельная натура Екатерины одерживает победу над тяжелой депрессией, 5 сентября императрица покидает Царское Село и возвращается в столицу. 8 сентября двор и дипломаты видят ее у обедни — первый раз за два с половиной месяца. 13 октября Екатерина утверждает план застройки Екатеринослава. 14 октября следует предписание новгородскому и тверскому генерал-губернатору Архарову о подвозе хлеба на судах в Петербург и Выборг. 15 октября — рескрипт Потемкину о мерах по предотвращению «опасной болезни» в Екатеринославском наместничестве. Место Ланского заступает молодой офицер Александр Ермолов. Конец года приносит семейную радость — рождение внучки-великой княгини Елены Павловны.
Новый 1785 год Екатерина встречает полная сил и жажды деятельности. 14 января она подписывает рескрипт Потемкину об «умножении» и преобразовании армии. Президент Военной коллегии давно подготовил и настойчиво проводит важную реформу — заведение егерских корпусов — отборной пехоты, приученной к рассыпному строю, меткой стрельбе, индивидуальному бою. Ни одна европейская армия не имела таких частей, а Фридрих II (один из пионеров заведения егерей) довольствовался небольшими по численности егерскими командами при пехотных полках. Егерские корпуса Потемкина представляли собой четырехбатальонные полки усиленного состава. Эта и другие реформы в армии осуществлялись в преддверии новых осложнений на границах империи. Летом 1785 г. пришлось увеличить вооруженные силы на китайской границе из-за нападений манчжурских войск на русские купеческие караваны. Неспокойно было на Кавказе. Турция уже пробовала прочность союза Ираклия II с Россией, организуя набеги лезгин с севера и войск ахалцихского паши с юга. Верные Георгиевскому трактату русские части совместно с войсками Ираклия принимают участие в отражении этих набегов.
21 апреля Екатерина публикует Жалованную грамоту дворянству и Жалованную грамоту городам. Примерно в то же время подписывается торговый договор с Австрией, закрепивший русско-австрийский союз. В марте 1785 г. императрица делится своими мыслями с Гриммом: «Я глубоко убеждена, что у меня много истинных друзей. Самый могущественный, самый деятельный, самый проницательный — бесспорно фельдмаршал Князь Потемкин. О, как он меня мучил,как я его бранила, как я на него сердилась! Но он не переставал вертеться и все перевертывать вокруг меня, пока не извлек из маленького моего кабинета в десять сажен, которым я завладела в Эрмитаже; и надо отдать ему справедливость, что он умнее меня, и все, что он делал, было глубоко обдумано» [52].
