Цепкий взгляд барда впивался в мысли и вынуждал меня отвечать на вызов непокорным вызовом, хотя я и знал, что спор безнадежен:

Но Талиесин прекрасно видел выход, как и я. Он откинул с головы капюшон плаща, и капли с его густых и длинных черных кудрей потекли по сильной шее. Его лицо пылало от внутреннего неистовства, плоть его была почти прозрачной, и я видел, что он быстро теряет силы. И тут мне вдруг пришло в голову, что он умирает и мне придется спускаться с этого острова среди облаков в одиночку.

Однако в этот миг он отчаянным усилием поднялся на ноги и минуту-другую стоял, пошатываясь, пена показалась на его губах, беззвучное бормотание срывалось с его языка. Затем он торжествующе воздел руки и показал вверх, туда, где сквозь разрыв в круговерти тумана я увидел в пятне пустой черноты светлый лик Гвоздя Небесного, блистающего в бесконечной ночи Верхних Небес. С хриплым мучительным воплем, который, казалось, вырывается скорее из воздуха вокруг нас, чём из его горла (у него перехватило глотку, как у утопающего), Талиесин проскрежетал строфы — я бы жизнь отдал, только не слышать бы их:

Неестественный пламень в окружавшем нас мраке вставал все выше и выше, неистовый и страшный, как извержение огненных гор, которое показывал мне Лосось из Ллин Ллиу. Переменчивый туман сложился в тысячи уродливых, жутких образов, ухмыляющихся, плотоядных, глумливых. Ворон на плече Талиесина все время хлопал крыльями, чтобы его не затянуло вверх, в эту воронку. Я осмотрелся, рыча от боли. Я больше не мог скрывать глубину моего отчаяния. «В последней войне, в последней из битв!» — эти слова кипели у меня в голове, разрушительные строки, что поднимались и затухали в слабеющей твердыне моего разума.

В безумии сорвал я с себя остатки лохмотьев, что еще были на мне, и стоял нагой посреди визжащего ветра и дождя. Судьба Острова Могущества лежала на моих плечах ^я знал это), и мне одному предстояли ужасы испытания. Я пересек меч-мост и поднялся на мировую гору — как мог я не пройти это самое жестокое и самое страшное изо всех испытаний? И словно в насмешку над моими жалкими надеждами, moiv-чий раскат грома ударил где-то рядом с пятачком, на котором мы с Талиесином стояли, и копье молнии сверкнуло между нами, мгновенно окутывая короля на доске для гвиддвилла радужным пламенем, расколов камень, на котором мы играли, на тысячи осколков.

И когда пламя заплясало вокруг нас, я увидел, как в тумане в этот миг возник могучий образ парящего Орла Бринаха — эта чудесная птица родилась в час моего рождения Это было на Риу Гивертух, Трудном Подъеме Севера, где свинья Хенвен родила своих отпрысков после того, как сбежала и скрылась из колдовских пределов чародея Колла маб Коллереви. Казалось, что перья у Орла из чеканного золота, благородные очи его пылали, как огромные рубины, а сверкание и размах его могучих когтей были как солнечная дорожка на океанских волнах. В следующий миг видение исчезло, и его сменила тьма более непроглядная, чем мрак зияющих ходов неизмеримого Ифферна, словно взгляд мой еще не оправился после вспышки молнии.

Но я понял, что это была весть от Орла. Надежда не погибла, и конец — всего лишь начало. Когда поднимаешься по склону горы, облака поднимаются, окоем раздвигается, и являются каменные боги о двух или трех лицах, что смотрят в разные стороны. Разве не видел я в зале Гвиддно Гаранхира в нишах над мрачным северным входом темного изображения покрытого бурой шерстью Кернуна, Рогатого, сидящего, скрестив ноги, перед кучей сокровищ, тогда как над солнечным южным входом сверкал благородный Белатгер, Сияющий?

В обретенной наконец неоправданной самоуверенности я, дрожа, трижды проскакал на одной ноге, закрыв один глаз[46], спотыкаясь, посолонь вокруг каменного возвышения, Талиесина и роковой игральной доски. И, повернувшись на одной ноге, я стал словно ось мельничного жернова. И как бык, привязанный к крестовине жернова, я шел по самому короткому, среднему или долгому пути, прикованный ко внутреннему и внешнему ободу времени, по которому вращаются звезды и планеты, поддерживаемые Древом Ллеу, толкаемые ветром и плывущие в любом направлении до высшей точки круга зона.

Бард сидел, скрестив ноги, в середине площадки, потупив голову, покуда я выкрикивал: «Фо! Фо! Фи! Фи! Кли!» Все быстрее и быстрее кружился я, покуда драгоценные камни тверди небесной не слились перед моими глазами в длинную звездную ленту. С каждым поворотом все больнее становилось мне, и мои крики были скрипом несмазанной оси, вокруг которой вращается мельничный жернов. И только когда все полосы света соединились в одну цепь, каждое звено которой было словно Адданк, пожирающий свой хвост, что лежит, свернувшись, под землей в глубине Океана, — лишь тогда труд мой окончился.

Я ослабел телом, но укрепился духом и вернулся на свое место у доски. Подпрыгнув, как Ворон Ллеу, я хотел было сказать следующие слова:

Затем, проказливо глянув сверху вниз на моего соперника, чьи глаза так странно мерцали в сгущавшейся тьме, я нагло заявил — и слова эти с тех пор славны в этой стране:

Талиесин хрипло рассмеялся во мраке, наползавшем на горную стену и внезапно окутавшем нас непроницаемым плащом. Клас на вершине горы Меллун мгновенно обернулся местом кромешного ужаса, пронизывающе холодным и удушающе черным. Мы стояли на священном, запретном пятачке, окруженные тем, что не было враждебно для людей, но тем не менее грозило им смертью. Наше время истекло, и мы должны были уйти, чтобы нас не поглотил огонь, который слепо пожирает все, что лежит у него на пути.

Я повернулся и, спотыкаясь как помешанный, попытался добраться до края обрыва. Я прекрасно знал, что его гладкие стены уходят в бесконечную мрачную бездну, но страх полностью овладел мной. Упав на четвереньки, я ощупью пополз по холодному, липкому каменному полу, пока рука моя не наткнулась на пустоту, что безбрежным океаном простиралась во все стороны до самых дальних границ вечности. Со сдавленным воплем я рванулся вперед и пойман себя на том, что валюсь в пространство, все время переворачиваясь, покуда голова у меня не закружилась и смятение и ужас не овладели мной. Я чувствовал, что прошли часы, что я провалился в дыру у подножья горы и лечу вниз или, возможно, вообще не двигаюсь, а вращаюсь в нескольких футах от скалы.

Я был слаб, как лист в конце зимы, от которого осталось лишь кружево жилок, я был стар, как только может быть стар человек, и еще старше. Я пел при дворах Мэлгона и Артура, пророчествовал перед Гуртейрном Гуртенеу. Я видел приход и уход панцирных легионов Ривайна, видел народ Кораниайд, держащий ухо по ветру, и был здесь, когда Придайн, сын Аэдда Великого, впервые заселил этот остров, который носит ныне его и мое имя. Я был рядом с Нуддом Серебряная Рука, когда он нашел драконов в пупке Острова Могущества, и я видел сам Остров, который вытягивали из моря за его пуповину. Тогда земля рыдала и стонала вместе с матерью моею в окруженной морем, терзаемой морем Башне Бели, когда вода ворвалась на сушу и когда я вышел, новенький и блестящий, на свет Божий. Пуповину обрезали, но связь осталась, и, когда время придет, меня вновь затянет к началу.