Мы были на вершине горы Меллун, на круглой площадке, широкой, как двор короля Гвиддно, окруженной скалами и укрытой туманом, словно крышей, несмотря на сильнейший ветер, с визгом кружившийся среди мокрых скользких камней. Посередине площадки, у квадратной каменной глыбы, стоял Талиесин. Ветер раздувал его плащ, рвал его мокрые волосы и бороду. На камне лежала доска для игры в гвиддвилл, и фигурки были расставлены так, как остались они на доске во Вратах Гвиддно после Гвина маб Нудда и его Дикой Охоты. Губы Талиесина зашевелились, и хотя из-за порывов ветра я не мог слышать, что он говорит, я знал, что произносит он следующие строки:
Он — дитя и муж, и старец седой,
Что без рук и ног долго жил пол водой,
Безымянный — хотя и был наречен,
Тот, кто девою-чародейкой рожден.
Чародейки сын — но был он крещен.
Знаешь ты его? Человек ли он?
Я улыбнулся, насколько это позволили мне стучащие зубы, и утвердительно кивнул. Этот человек явно знал больше, чем я думал.
Я сел, скрестив ноги, на камень и стал рассматривать доску. Я понял, что мы вернулись к класу Ллеу — к тому самому, который нарушил Гвин маб Нудд в Нос Калан Гаэф при дворе Гвиддно Гаранхира. Здесь был клас горных вершин, на котором мы сидели среди грязного тумана и хлещущего дождя, и королевский клас посередине игральной доски. И каждый клас — против ран, против потопления, против чар, против огня, против волков, против всякого зла.
Первый ход выпал моему противнику. Он сделал его с самоуверенной решительностью. Я выжидательно поднял взгляд, поскольку пора было объявить о ставке. К своему беспокойству, я увидел, как на плечо Талиесина опустился огромный, блестящий иссиня-черный ворон и уставился круглыми маленькими глазками на игральную доску. Итак, в игру вступил Сам, и Его Верная Рука будет направлять ее! И ставка будет не из малых — сама грядущая судьба Острова Могущества. Ибо чернота Ворона — чернота пустоты предначальной, полет Его — полет творящего ветра, чье дыхание проносилось над рождающейся землей, и карканье Его — голос Того, Кто приказал жизни — быть.
Несмотря на жестокий холод и хлещущий дождь, я немного приободрился, и сердце в груди моей забилось горячее. Внешне я все воспринимал смутно, но внутри все сияло и расширялось. Ауэн нисходил на меня, и по легкой пене на устах Талиесина я понял, что с ним творится то же самое. Темным дерзким взглядом впился он в мои глаза, и мы начали передвигать фигурки, даже не глядя на доску. Туман так близко подполз к нам, что даже скальную площадку закрыли облака, взобравшиеся по склону горы и клубившиеся теперь вокруг наших ног. Я, Талиесин и Ворон были одни среди бесформенного хаоса, который был и будет, и через то, как мы передвигали фигурки в гвиддвилле, Тот, кто направляет бесконечное переустройство космических осколков, лепил мир заново. Вскоре увидим мы то, что я всегда опасался узнать, — то чему еще только предстоит свершиться. Ибо предвиденье — конец свободы. Рок — это тот путь, с которого даже боги и их потомки не могут свернуть.
Я почувствовал, что наши разумы сплелись воедино. Мы осторожно начали игру с недавнего прошлого, надеясь, что, возможно, нам удастся предотвратить то, что — по крайней мере для смертных — пока еще кажется неустойчивым и переменчивым. Нашим предметом была последняя осенняя война в Диведе, когда Мэлгон установил свое верховное господство на Юге. Тогда погибли Кедвиу и Кадван, лучшие воины своего народа, порей битвы, что насытили воронов перед крепостными валами, предпочитая смерть на поле брани достойному погребению, что было их по праву:
Яростны были в бою те злые клинки,
Что лили кровь и рубили щиты в куски
Спокойным и мрачным было лицо Талиесина.
Видел я — Мэлгона войско грозно идет
С яростным кличем, склоняя копья, вперед.
Но сердце мое исходило кровью по погибшим мужам Диведа. Я видел их тени, толпою уходившие по темной извилистой дороге в Аннон еще даже до того, как смерть забирала их.
Кровь короли и бойцы проливали в боях
При Эррит и Гуррит, летя на бледных конях.
И к тем вратам, где закончится жизни путь,
За Элганом павшие в битве рядами идут.
Я видел только кровавый дождь, хлещущий в лица бьющихся воинов, да кровь, бьющую из ран бледных обнаженных тел, — скорбное зрелище. Для Талиесина же победа Мэлгона над Элганом, поединщиком из госгордда короля Диведа, была блистательным началом восстановления Монархии Придайна — ЭТБРИТ ПРИТАЙН (не эти ли слова прочел я на стене ущелья?) — и правильного устройства прекраснейшего в мире острова.
Рис однозубый, жестокий, с крепким щитом,
Рис однозубый, могучий, с широким мечом —
Пал храбрый Киндур вместе с народом своим.
Пали надежды бойцов его вместе с ним.
С Элганом вместе взяла их себе земля,
Сгинувших с честью за своего короля.
Странная получалась игра Талиесин, который владел королем, продвигал свои фигурки к краям доски, пока я безуспешно пытался отогнать их или завлечь короля в ловушку между двумя моими фигурками. И фигурки и доска были мокры от тяжелого тумана, который скрывал их даже от двух похожих, как близнецы, закутанных в плащи фигур, склонившихся над ней. Одна лишь доска, окаймленная золотом и серебром, мерцала в самом сердце влажной мглы. Чувствуя, что Талиесин подходит к истинной цели нашей беседы, я довел до высшей точки мой плач:
Волна за волною следом, толпа за толпой
Идут бойцы в жестокий кровавый бой.
В последней схватке, в самом страшном бою
Сын Эрбина, Диуэл, жизнь утратил свою.
В следующих своих строфах Талиесин поначалу вроде бы прославлял победу Мэлгона и падение Диведа, но вдруг он сменил тему и назвал то страшное место, где рухнули мои надежды и где, если пророчество не лживо, будет конец всех вещей, людей и богов и самого светлого мира:
В битву, как вепрь, каждый воин Мэлгона мчит.
Столпы сражений, как пламя горят их мечи!
А затем:
Но только лишь Ардеридд стоит того, чтобы жить
И пасть в последней войне в последней из битв.
Король был теперь в смертельной опасности — но какой король? Мэлгон Высокий из Гвинедда или Гвертевур из Диведа? Стена тумана вокруг нас начала наливаться красным, словно вокруг вершины горы разгорался огромный костер. Я вздрогнул и сосредоточился всеми мыслями на игре. Я не мог припомнить, когда мне еще приходилось стоять среди такого кровавого тумана.
Воины-братья стеною стоят.
Щитов ограду не прорвать,
Но пала стена, но строй пробит,
И войско, лишившись отваги, бежит.
Но тут Талиесин поставил ухелура[45] в серебряных латах перед королем, чтобы спасти его, и я почувствовал, что больше не могу заставлять его говорить о делах Диведа. Наступало самое худшее, и с улыбкой нескрываемого торжества он прошептал следующее двустишие над золотыми и серебряными клетками доски:
