Теперь, когда буря разразилась по-настоящему, мы с королем склонились над игральной доской, играя в самую трудную партию в гвиддвилл из тех, что когда-либо игрались. Король, что стоял в центре доски, дрожал от ярости, возмущения и жестокости битвы, и казалось, он того гляди сам двинется с места.
— Воины Кимри, дети Придайна маб Аэдда Маура! — громко вскричал король. — Бейтесь с бледноликими сынами Хенгиста, уничтожайте своих врагов, сносите им головы и гоните в отместку за ваших родичей и друзей, что погибли от их рук! И пусть покровительство Неба, желанного края, обители света, пребудет с вами на поле битвы! Да найдете вы там привет среди воинства, да будете вы в мире с Троицей!
Но волосы короля потемнели, и потускнели глаза его, и изменились лицо и образ его. Никто не слышал его молитвы, один я, Мирддин маб Морврин, ибо гнев, и ярость, и кровавое безумие, охватившие воинов, были таковы, что никто среди этой битвы не мог думать более ни о чем, кроме боя и убийства. Безжалостным и страшным был этот бой — герои, жнецы, порей битвы, жадные до трупов, рубились синими мечами, метали друг в друга алые копья с толстыми древками, так что отсеченные руки, головы и ноги отлетали в стороны, а куски мяса летели, как легкие листья на осеннем ветру. Такова была битва между воинами Кимри и полчищами безродных язычников Ллоэгра перед вратами Динайрта.
Мы, игравшие в гвиддвилл перед королевским шатром, слышали только хриплые крики вождей, громкий смех, грохот щитов, подобный грому, под ударами вражеских копий, конский храп, вопли жадных до крови орлов. Небо и земля дрожали, крики и грохот отдавались эхом среди скал, утесов и дальних холмов. Вскоре услышали мы еще и звон мечей у частокола, и удары щитов друг о друга у ворот.
Черные вороны набивали утробу на стенах, рваные, окровавленные клетчатые одежды затаптывали в иссохшую от жажды землю, дерева битвы падали под ноги сражающимся — такова плата за жажду заслужить мед на королевском пиру. Стал светлый мед, выпитый за столом государя, ядом для воинов Кимри. Долгом их было биться так, как они бились, и не могли они избегнуть смерти Хотя и ходили они в церковь и исповедовались в грехах, они шли к неизбежной встрече со смертью. И после воодушевления битвы тишина опустилась на поле и зеленые курганы были мокры от крови.
Хотя наши перебили в семь раз больше коварных людей Ллоэгра, жизнь их была коротка, а горе по ним будет долгим среди родичей. Много жен стали вдовами, у многих матерей слезы выступили на глазах — удары воинов отдавались эхом в душах женщин. Вся земля перед укреплениями была захвачена и вытоптана нахлынувшей толпой язычников Как сокрушительный высокий прилив был натиск врага. Теперь стал Динайрт одинок, как скала среди наступающих волн, как каменная плита среди расчищенного поля, как одинокий холм на границе Придайна.
С надвратной башни к нам спешил испуганный гонец.
— Что за вести? — спросил Мэлгон, не отрывая взгляда от доски.
— Плохие вести, государь, — закричал гонец. — Говорят, что перед наступающими полчищами Кинурига появился огромный медведь, и он всегда там, где их король. Он убивает своими железными когтями больше людей, чем целых пять королевских поединщиков, и среди твоего госгордда нет никого, кто мог бы противостоять ему. Ни удары, ни стрелы, ни дротики не страшны ему, он топчет и коней, и воинов Кимри и рвет зубами все, что попадается ему. Хватка его сильнее, чем хватка тридцати воинов, и любого воина Кимри, что попадается ему, давит он лапами своими так, что человек превращается в кровавое месиво. Таковы его сила и ярость, что ропот ужаса идет по нашему воинству. Люди охвачены страхом и растеряны, поскольку он идет к воротам, и я не думаю, что засовы и болты смогут противостоять его силе.
— Воистину, дурные новости, — простонал Мэлгон. — Будешь ли делать ход, Мирддин?
Это была минута отчаяния, когда кольчужное воинство врагов серой тучей роилось вокруг нас, и вот тогда-то я познал все благородство трибуна Руфина. Он был воистину несокрушимыми вратами, неприступной твердыней. Он был спокоен и вежлив с теми, кто сгрудился вокруг него, он был опорой воинства, которое верило ему, — никто не звал его, но он был здесь. Как пел Талиесин, был он.
Волком жадным с угрюмым взглядом.
Змеиным глазом, змеиным ядом.
Я увидел, как он быстро спустился с насыпи, сразу же, как только у ворот послышался зловещий треск Перехватив мой взгляд, он весело окликнул меня:
— Становится жарковато, Мердинус! Я не бывал в такой крутой заварушке с тех пор, как Тотила взял Рим и загнал нас в мавзолей Адриана! Мы сидели в окружении, подыхая с голоду — есть было нечего, кроме наших лошадей. Не, несмотря на это, наш командир отказался сдаться — и вот я здесь и рассказываю тебе об этом! Мы еще прорвемся, помяни мое слово!
Я не мог разделить его уверенности, нет, я чувствовал, что и сам-то он не верит собственным словам. Но его быстрый взгляд и спокойствие приободряли юношей Эльфинова госгордда, жаждавших одного — чтобы потом о них говорили:
Прежде чем быть убитыми, они убивали.
Теперь Руфин созвал к себе отряд, который должен был охранять короля, что до сих пор оставался у своего шатра, обеспокоенный битвой. Вместе с ним воины пошли в хижину, где я бывал с ним прежде, и вытащили маленькие военные устройства, которые с такой гордостью мне показывал трибун. Едва успели они это сделать, как послышался треск, словно яростная буря выворотила могучий дуб, и ворота Динайрта рухнули. Болты, засовы, широкие дубовые доски разлетелись в щепы, когда их проломили огромным камнем, большим, чем могут поднять два могучих воина.
Все взгляды в крепости устремились к черному провалу ворот, все на миг затихло, и показалось, будто бы само время остановилось в нас. Один Руфин занимался делом, руководя своими людьми. Все было сделано быстро. Он резко повернулся на месте и вернулся туда, где мы с королем склонились над доской.
— Ну, как игра, Мердинус? Я сам никогда таким не увлекался, хотя давным-давно в Александрии я видел, как мой друг Аполлос проиграл всю ночь. Наверное, мне мозгов на это не хватало, кроме того, мне всегда не нравилось полагаться на случай, «Lacta alea est, Жребий брошен», — сказал Цезарь, прежде чем перейти Рубикон, это верно. Однако, насколько я помню, он позаботился о том, чтобы перед этим у него за спиной оказался Тринадцатый легион!
— Славно сказано, дружище! — ответил я, подняв на него взгляд и встряхнув кости. — Я уверен, что ты сделаешь все, что можно сделать. Но необходимо учитывать и случай. Посмотри на доску, что лежит между мной и Мэлгоном. Я сделал искусный ход после долгого раздумья, король ответил другим. Наши разумы сейчас схватились друг с другом, и тот, чей разум острее, кто смотрит так и эдак, словно орел с вершины, перехитрит другого, вялого мыслью, или того, кто слишком уверен или не уверен.
Кажется, что все дело в умении, — но приходит время бросать кости, когда случай может опрокинуть все самые ловкие ходы. Потому необходимо, насколько это возможно, оставлять место для вмешательства случая, равно как и для обоснованного действия твоего противника. Ведь именно посредством случая вмешиваются боги в наши дела — этот мир и все, что лежит под лазурной аркой небес, управляется и направляется сличаем.
— Опять философствуешь, старина? Даже когда варвары ломятся в ворота, ты раздумываешь над такими вопросами, мудрый Мердинус! Ладно, каждому свое — будь уверен, я здесь места случаю не оставлю!
Трибун мрачно хохотнул, окинув все вокруг острым взглядом. Я был уверен, что даже сейчас он прикидывает, какое влияние его хладнокровие окажет на дух солдат, следивших за каждым его движением.
— Ты же видишь, Мердинус, в такие минуты, как эта, мысли всех солдат направлены на решительные действия и мало остается места выбору или случаю — это для размышлений на досуге.
— Верно, — ответил я, бросая кости. — Но чем решительнее действия собравшихся в одном месте людей, стремящихся к разным целям, тем яростнее они противоречат друг другу А исходом всех этих противоречивых действий становится скопище всего, что и есть случай, как я уже сказал. Тебя завело сюда, так далеко от дома, не какое-то одно звено в цепи событий, а последовательность бесчисленного множества различных решений, принятых тобой и прочими. Но разве ты или кто-нибудь из них когда-нибудь думал о том, что тебе придется уплыть из Африки в Придайн? Думаю, нет, хотя некогда, скажу тебе, я и подумывал, что ты прибыл сюда с целью иной, нежели ты говорил.
