За туманом наползала полоса дождя, и к полудню тьма преградила нам путь — густая и безобразная, почти как ночью. Всадники промокли от дождя, как та желтая телячья шкура на которой Мэлюн Гвинедд видел сны перед сбором войск в Динллеу Гуригон. Раз или два мы слышали во тьме какие-то отдаленные звуки, похожие на собачий лай.
— Псы Аннона, — пробормотал рядом со мной Талиесин. — Этот туман — хватка Гвина маб Нудда. Им хочет он связать весь мир. Смотри, как тяжело он висит на паутине, и заметь, как смотрит паук из ее середины. Иди по любой ниточке — и придешь туда, где он ждет. Сейчас он не утруждает себя, не гонит свою жертву с собаками и с ревом рогов, поскольку знает, что мы все равно придем к нему, что бы ни случилось.
— Давай-ка сейчас не будем об этом говорить! — вмешался ехавший сзади трибун. — Сейчас надо ободрить людей, а не зудеть о туманах да паутине. Там, куда сходятся все пути, не паук, а бессмертный Рим! А этот туман как раз то, что нам нужно, чтобы скрыть наше приближение от глаз вражеских аванпостов. Я считаю это знаком удачи.
Мы с Талиесином замолчали, хотя пару раз я перехватил на себе его мрачный взгляд. Однако к середине дня яркое солнце разогнало туманы, что быстро подняло дух войска Кимри. Золотые калужницы были словно отражение сияния Колесницы Бели, а его пылающее око блестело в зеркале каждой лужицы на нашей дороге. На каждой ветке распевали птицы, снова наступило лето. Принц Эльфин илюины из Кантpep Гвэлод мощным хором пели песенку «Плащ Диногада», которая стала строевой песней его госгордда. Смех и разговоры об угонах скота и осадах то и дело прокатывались по сверкающей колонне нашего войска — так ласточки проносятся над самой поверхностью пруда.
Примчался гонец, требуя Талиесина к королю Мэлгону, чтобы пропеть ему «Монархию Придайна». От колдовского очарования этой песни горячо бились сердца, и каждый воин жаждал битвы, где людей косит словно тростник, где лежат изрубленные тела и воронье жадно глотает кровь и клюет трупы. Мэлгон Высокий, ехавший во главе своего могучею воинства, рассмеялся и указал вперед, туда, где появились три всадника, скачущие прямо по дороге, по которой шло войско.
— Сын мой Рин, — приказал он, — ты поедешь вперед и спросишь, кто эти три алых сокрушителя, что едут вместе с воинством Кимри!
Рин пустил коня галопом, но, сколько бы ни шпорил он коня, он не мог догнать всадников, хотя они и не прибавили шагу. Тогда Рин понял, что это призраки Аннона, поскольку красными были их плащи, красными были их щиты, красными были их копья и скакали они на алых жеребцах. Красными были их волосы, но, когда они обернулись, вместо лиц у них были черепа, а тела их были скелетами без плоти.
Принц Рин не мог приблизиться к жутким всадникам более чем на длину копья, как бы ни нахлестывал коня. После третьей тщетной его попытки первый из всадников обернулся к нему своим лицом черепа и ледяным голосом промолвил Рину:
— Устали наши кони. Под нами скакуны Хавгана из стойл Аннона. Хотя и живы мы — мы мертвы. Великие знамения покажем мы вам ныне: жадный пир воронья, бешенство острых мечей, разбросанные по полю разбитые щиты после захода солнца.
Второй всадник воскликнул таким же жутким голосом:
— Красное чую! Алое вижу!
А третий взвыл, словно ветер в Пещере Хвит Гвинт:
— Псы Гверна, бойтесь Мордвидд Тиллион!
Рин вернулся. Ему было страшно рассказывать о том, что он услышал, но по этому предзнаменованию все поняли, что поле битвы не может быть далеко. Все радостно продолжали путь. Теперь мы ехали на опорах по гати, тянущейся по полузатопленным заливным лугам, лежавшим по обе стороны Темис, бьющей из королевства Аннон в нескольких милях к западу от того места, где мы сейчас находились.
Перед нами, отражаясь в разлившейся от проливных дождей реке, на берегу лежало покинутое поселение. Окрестная долина была опустошена во времена войн Артура с Кередигом и ивисами, и мало кто из бриттов возвращался в эти места после заключения мира, поскольку города и усадьбы здесь населяли духи убитых. До прихода Артура долина принадлежала ивисам. Здесь и до сих пор жили их потомки, давая заложников и клятвы верности королю Кинддиддану из Каэр Кери. Они были крещены. Эти ивисы возделывали низинные луга, которыми пренебрегали бритты, предпочитавшие вольный воздух холмов. Но все равно мало кто доверял поселенцам, поскольку бледноликие ивисы могли снова начать завоевания и вторжения. К тому же они продолжали придерживаться дикарского языка и обычаев своих праотцов, да и не зря говорят: «У труса много замыслов».
Печально, как печально было видеть благородную Темис, одну из Трех Великих Рек Придайна, превращенную в мутный, извилистый поток с берегами, покрытыми грязной пеной. Воистину, в прежние времена бритты были великанами, когда короли их правили Придайном с его Тремя Островами и Тринадцатью Сокровищами и охраняли их. Мрачные мысли закрадывались в мою душу, пока одиноко сидел я на упавшей каменной притолоке в разрушенном городе. Теперь там, где некогда в каждой хижине и в каждом зале звучала звонкая бриттская речь, жили змеи и лисы.
Пока я сидел в раздумьях, на меня вдруг упала длинная тень. Я поднял взгляд и увидел перед собой короля, который был истинным великаном да к тому же еще и поклялся восстановить Остров Могущества. Мэлгон Высокий обратился ко мне с громким смехом:
— Ах, Мирддин маб Морврин, неужели дошло до того, что ты ютишься в доме без крыши? Идем со мной, и, может быть, ты еще будешь носить пурпурную мантию и купаться в золоте язычников!
Я улыбнулся и встал, чтобы идти с королем. Пока мы шли по заросшей вереском улице, он объяснил мне, что хочет первым ступить ногой в Темис, поскольку он первый Пендрагон Острова со времен Артура, который пошел походом против нечестивых ивисов на юг. Вместе мы подошли к краю воды, где обнаружили причал и набережную маленькой гавани, затянутые илом и частично обрушившиеся из-за того, что деревянные опоры подгнили. Из ила под нами торчал скользкий бок затопленного судна, и речные водоросли бились над ним в потоке, как потрепанные знамена разбитого войска.
— Отсюда в прежние времена люди Каэр Кери обычно отправляли вниз по реке товары из своих кантрефов в Каэр Ллуннайн[110] и за море, — вспоминал король. — Теперь гавань эта заброшена, да и сам Каэр Ллуннайн в руинах. Стыд и бесчестье королям и племенам Кимри, что такое произошло, сын Морврин.
— Воистину, стыд, о Мэлгон Высокий, могучий сын Кадваллона Длинная Рука! — неожиданно раздался позади нас голос. Посмотрев с края пристани вниз, мы увидели женщину, присевшую у воды. Она стирала одежду там, где дорога спускалась к броду. Она не поднимала лица, занятая своим делом, и с головы ее спускались девять расплетенных кос[111].
— Кто ты? Откуда ты меня знаешь? — спросил Мэлгон Гвинедд.
Женщина не ответила и не подняла головы, продолжая делать свое дело.
— Хочется мне возлечь с этой женщиной, — сказал мне Мэлгон.
— Вернись прежде из Ллоэгра к началу сбора урожая, о король, — хрипло ответила женщина и медленно подняла лицо, — тогда и поговорим о том, чтобы тебе возлечь со мной, — если вернешься.
Взгляд у нее был не из тех, с которым приятно встретиться, а голос был похож на карканье ворона.
— Удастся ли мой поход, о Прачка у Брода? — спросил Мэлгон.
— Не могу сказать, — ответила женщина. — Темис осквернена от истока до устья, но близится время, когда по южным землям Придайна потечет такая кровавая река, по сравнению с которой Темис покажется лишь ручьем.
— Я действительно слышал, что ивисские вилланы построили поселение у ее начала и отравили чистые истоки Темис. Верно, что кровь потечет от королевского похода, — согласился Мэлгон Гвинеддский. — Но скажи мне, женщина, будет ли то кровь Красного Дракона или Белого?
Женщина у воды коротко рассмеялась, колотя о камни рубаху с широкой пурпурной каймой по подолу. Рубаха запеклась в крови, и поток под нашими ногами окрасился алым.
