Когда нашим противникам удалось возобновить работу, я обрушил на них новый удар. Мы тоже отправились в путь, на сей раз по совету австро-венгерского посла доктора [64] Думбы.

В тот самый момент, когда Гомперс намеревался уже праздновать победу, рабочие самого крупного военного завода Соединенных Штатов — сталелитейных заводов Вифлеемской компании бросили работу. На этих заводах работали почти исключительно австрийцы. Борьба продолжалась с переменным счастьем. Окончательная победа зависела от крепости нервов и денег.

* * *

Скоро произошёл один неприятный случай: войдя в контору, я застал Бонифейса, который сидел в большом унынии. То, что он мне рассказал, не могло меня обрадовать, так как он сообщил мне неприятные новости.

— Говорите прямо, мистер Бонифейс, — сказал я ему. Но я широко раскрыл глаза, когда он мне рассказал историю, которой я сперва не хотел поверить. Благодаря своим таинственным, но ценным связям он узнал, что «чрезвычайно секретный» шифр германского посольства похищен. Английские агенты подослали молодую девушку к одному довольно низкооплачиваемому сотруднику германского морского атташе. Завязав с ним интимное знакомство, она сумела убедить его, что глупо жить так стесненно, когда он сразу может разбогатеть. Молодой человек согласился сделать всё, что она попросит у него, и в результате он передал ей чрезвычайно важный и строго секретный шифр. Она передала его англичанам. По словам Бонифейса, с шифра была снята копия, после чего он тщательно был положен на прежнее место, которое, вероятно, охранялось очень плохо.

Эта халатность атташе была скоро подтверждена из другого источника.

Я был потрясён. Это был тот самый шифр, который я привез из Германии для посольства, потому, что относительно прежнего существовали подозрения, что он попал в руки неприятеля. Я поблагодарил Бонифейса и отпустил его.

Затем я тотчас же отправился в посольство, хотя мне казалось маловероятным, чтобы какой-то секретарь имел доступ к шифру по той простой причине, что инструкция запрещает доверять его низшему сотруднику. Войдя к морскому атташе, я сказал:

— Известно ли вам, что строго секретный шифр похищен? Капитан Бой-Эд вспыхнул.

— Кто это говорит? Это невозможно! Он хранится под замком. [65]

— Всегда?

— У меня, конечно, нет времени, чтобы самому каждый раз запирать шифр. Это дело поручено одному из моих секретарей.

— В Берлине ни один человек ниже капитана не смеет прикоснуться к секретному шифру.

— Извините меня, но это мое дело!

Эта беседа подтвердила, что шифр действительно похищен. Я предвидел несчастье, но не мог еще знать, какие роковые последствия это будет иметь для меня лично.

Хотя я знал, что полиция гонится за мной по пятам, я решил не отступать. Я всегда был так осторожен, что полиция не могла иметь непосредственных улик против меня и не могла знать, что я замешан в таком множестве тайных махинаций. Когда на следующий день утром я пришёл в мой банк, служащий, который обычно ведал моим текущим счётом (это был немец, знавший мое имя и часто оказывавший мне услуги), сделал мне знак и передал письмо. Взглянув на адрес, я почувствовал, что бледнею. На конверте были выведены слова: «Господину капитан-лейтенанту фон Ринтелену». Служащий шепнул мне, что письмо прибыло по почте и что оно произвело в банке огромное впечатление, так как стало известно, что какой-то германский офицер имеет в нем крупный текущий счёт, через который проходят огромные суммы. Не является ли это письмо ловушкой? Я все-таки решил вскрыть его и узнал, что оно от военного атташе германского посольства. Я был возмущен легкомыслием и глупостью атташе, решившегося посылать мне письма таким способом.

Но у меня не было времени предаваться мрачным предчувствиям, так как дело, нити которого находились в моих руках, приближалось к своему кульминационному пункту. Утром 6 июня 1915 года ко мне в зал ресторана «Нью-йоркского яхт-клуба» подошёл посыльный и передал записку, в которой меня просили позвонить по определённому номеру. Позвонив по указанному номеру, я услышал голос морского атташе, который просил меня встретить его на улице в определённом месте. Когда я туда пришел, он передал мне телеграмму следующего содержания:

Что это могло бы означать? Разве за несколько недель до этого я не просил главный штаб никогда в телеграммах не [66] называть моего имени, а в тщательно составленном письме сообщить мне ответ на мои последние предложения? В самом деле, я предлагал подкупить прессу и таким путём воздействовать на американское общественное мнение, которое в силу создавшейся внутренней политической обстановки не должно было кажется поощрять изготовление оружия и амуниции. В конечном счете, это был замечательный план, благодаря которому мы могли бы ставить палки в колеса военной продукции американской промышленности.

Я не мог понять, почему эта телеграмма была мне адресована, и лишь знал одно: если я тотчас же повинуюсь этому распоряжению, все мои дела останутся в состоянии ужасного хаоса. Я спрашивал себя, не являюсь ли я жертвой известных интриг, сплетённых в морском главном штабе частой посетительницей его — баронессой Шредер. Баронесса имела на Тиргартенштрассе в Берлине политический салон, куда часто собирался берлинский высший свет: Фалькенгайн, старый граф Цеппелин и начальник полиции фон Ягов, генерал Гофман, доктор Штаус и Эрцбергер. В числе посетителей этого салона был также я, кого баронесса принимала очень охотно, но разве влезешь в чужую душу? Два года спустя она покончила с собой, пустив пулю в лоб, когда было установлено, что она слишком часто заходила в американское посольство.

Или, быть может, меня вызывают для доклада о положении в Соединенных Штатах?

Как бы то ни было, я решил, что повиновение в лучшем смысле этого слова вполне допускает целесообразное толкование отданного мне приказа; поэтому, ничего не говоря, я довёл до конца все текущие дела, успокаивая моих друзей и помощников заверением, что я опять вернусь сюда не позднее чем через четыре недели, ибо я был убежден, что, несмотря на английскую блокаду, я могу свободно разъезжать, когда и как мне заблагорассудится. Я достал свой старый швейцарский паспорт. Вскоре я получил печатные документы, свидетельствовавшие самым неопровержимым образом, что я являюсь швейцарским гражданином, отправляющимся из Соединенных Штатов во Францию для закупки вин. [67]

Вновь превратившись в швейцарского гражданина Э. В. Гаше из Солера, я купил шифскарту на пароход «Нордам» Голландско-американской линии. Меня сопровождал агент, которого я пригласил с собой на время моего путешествия. Это был чистокровный американский гражданин, и в обществе он выступал в качестве моего друга.

Я поднялся на борт парохода, полный отчаяния, что мне приходится оставить начатое мной дело неоконченным. Когда в сумерках мы покидали нью-йоркский порт, я ломал себе голову, стараясь постигнуть смысл посланной мне телеграммы с приказом о возвращении в Берлин. Мой спутник вывел меня из подавленного состояния, в которое я впал, заявив, что он проголодался, и что время обедать. Это был человек могучего телосложения, не раз уже пересекавший Атлантический океан, доставляя сведения германскому правительству. Он нашёл блестящий способ, который позволял ему обдумывать ответы, когда к нему неожиданно обращались с вопросами. Он выдавал себя за безнадежно глухого человека, и всегда носил при себе громадную слуховую трубку, что позволяло ему тщательно обдумывать ответы.

Мы спустились в столовую, где я заказал бутылку вина, чтобы рассеять мрачные мысли. Посмотрев вокруг себя, я чуть не упал в обморок. Против меня за столом сидел человек, которого я хорошо знал в Берлине и часто встречался в обществе, — граф Лимбург-Штирум из голландской ветви этого рода. Я, очевидно, побледнел, так как мой спутник шепнул мне: