Сущность окончательного проекта второй комиссии, внесенного в Государственный Совет через Закавказский комитет, заключалась в следующем:
1) Весь Закавказский край разделен на Грузино-Имеретинскую губернию с 11-ю уездами и на Каспийскую область с 7-ю округами, из числа которых два образуют Дербентский военный округ.
2) Высшее управление состоит из главноуправляющего, с генерал-губернаторскими правами, Тифлисского военного губернатора и Совета, образованного наподобие существующих в Сибири. Прежнее предположение об учреждении за Кавказом главного суда совсем отменено, как не соответственное ни общей нашей судебной системе, ни видам правительства о скорейшем сближении Закавказья с Россиею.
3) Местные управления Грузино-Имеретинской губернии и Каспийской области применены, по возможности, к существующим в губерниях внутренних.
4) В окружном управлении главное начальство над городской и земской полициями сосредоточено в одном лице. Уездные суды и магистраты заменены окружными судами. Округ Дербентский подчинен военно-окружному начальнику с особенной властью.
5) Все гражданское судопроизводство подчинено общему русскому порядку, с очень немногими лишь изъятиями и с сокращением, для поддержания в жителях большего доверия к нашему судопроизводству, апелляционных сроков. Сверх того, для магометан, во всех делах семейных, брачных и проч., сохранен духовный суд шариата.
К составленному на сих основаниях учреждению приложены были еще проекты штатов и разных частных положений.
Несмотря на обширность, все эти проекты, в существе, представляли так мало новых мыслей и так были сближены с общим губернским учреждением, что рассмотрение их в таком виде не могло нисколько затруднить Государственного Совета. Департамент законов, в котором не было уже ни одного из прежних членов, особенно не было его души — Сперанского[130], кончил все дело в два заседания, пригласив к ним, по высочайшей воле, и сенатора барона Гана. Признав, что все важнейшие вопросы разрешены Комитетом «весьма удовлетворительно», и одобрив, вследствие того, внесенные проекты, департамент остановился только на нескольких, самых второстепенных подробностях, которые, по согласию министров, тут же и были исправлены. В общем собрании Совета все это было пройдено еще скорее, именно в одно заседание, так что указ со всеми приложениями был подписан государем 10 апреля и обнародован через Сенат 3 мая 1840 года, с повелением привести все сие в полное действие с 1 января 1841 года[131].
Таким образом, дело это после десятилетних усилий наконец, казалось, пришло к своему совершению. Но при наступлении эпохи исполнения судьбам его предлежало опять во всем измениться.
Головин, уже и в кратковременное дотоле управление свое Закавказьем, умел обличить свою малоспособность, а участие его здесь в совещаниях комиссии и Комитета еще более ее обнаружило. Потеряв всякое уважение там, он лишился всякого доверия и здесь. Если и удерживались еще уволить его, чтобы не колебать края слишком скорою сменою главных начальников, то все, однако же, были убеждены, что доверить такому лицу введение в столь важном для России крае нового образования невозможно, и потому признали за благо отправить туда при нем, в виде полупомощника и полументора — опять того же барона Гана, как изучившего уже край и положившего основу новому его устройству. Вместе с сим Ган, как бы в задаток новых его действий, сверх полученных уже им двух наград, 14 апреля 1840 года, то есть менее четырех лет после назначения его членом совета министерства внутренних дел и едва через три года после производства в тайные советники, был пожалован членом Государственного Совета.
Оба преобразователя Закавказья уехали к своему назначению в начале лета 1840 года, Головин несколько прежде Гана. Последний окружил себя целым легионом молодых людей из самых аристократических и сильных наших фамилий, отправлявшихся при нем учиться, но более еще — заимствоваться его счастьем.
Сначала все шло в добром порядке и под личиною наружного согласия. Ган действовал с обыкновенной своею ловкостью и изворотливостью, а Головин — с робостью человека неопытного, малосведущего и притом неуверенного в своем положении. Новое образование введено было к назначенному сроку (1 января 1841 года) во всех частях и на всем пространстве края. Донося непрестанно о том, «с какой радостью и с каким единодушным восторгом» жители принимают даруемое им новое устройство, Ган в январе 1841 года прислал наконец нарочного с представлением, не благоугодно ли будет государю дозволить предстать пред себя особой депутации от сих жителей, для принесения благоговейной их благодарности. Император Николай вообще не жаловал подобных изъявлений; но, по живому участию в судьбах Закавказья, принял ходатайство Гана особенно милостиво и велел отвечать, что, допуская такую депутацию в виде изъятия на сей только раз, будет ее ожидать. Она, действительно, прибыла, и составлявшие ее лица были награждены чинами и орденами.
Сам барон Ган, окончив свое поручение, воротился в Петербург в мае 1841 года и недолго ожидал нового воздания: в следующем июне, опять прежде окончательного рассмотрения его действий, он получил Александровскую ленту, а в октябре — «во внимание к оказанным им по устройству Закавказского края услугам» — 35 тыс. руб. серебром на уплату долгов.
В том же октябре государь соизволил на доклад князя Васильчикова о помещении нового нашего члена в департамент законов, но отозвался при этом, что он, то есть Ган, может статься, вскоре опять понадобится для посылки за Кавказ. Неделю спустя сам Ган объяснил мне то, что казалось в этом отзыве загадочным. Ему предложено было, через Чернышева, место генерал-губернатора за Кавказом, но в подчинении главноуправляющему Головину. Цель этого назначения, по личным качествам Головина, понять было нетрудно: не желали его сменять, но между тем не могли оставить без пестуна.
Ган, однако, стремился совсем к другому: ему хотелось сделаться не блюстителем над Головиным, а, с переменою фрака на военный мундир, полным его преемником, — замысел, которого он не открывал никому прямо, но на который намекал всеми своими поступками, нередко и словами. Посему естественно было, что он не мог принять упомянутого предложения, не мог, впрочем, и по разным другим причинам, именно: что он член Совета, а Головин нет; что роли их в таком случае слишком переменились бы сравнительно с прежними; наконец, что в случае личностей между ними в руках Головина как начальника была бы вся нападательная сила, или Гану пришлось бы играть роль доносчика.
Этих причин, разумеется, нельзя было высказать в официальном отзыве, но Ган передал их Чернышеву конфиденциально, а между тем письменно отвечал, что готов принять всякую, даже самую подчиненную должность, какую его величеству благоугодно будет на него возложить, с тем лишь одним условием, чтобы, при отсутствии власти и при зависимости от другого лица, на нем не лежало уже и ответственности. Этим, по докладу Чернышева, и окончилось означенное предположение. Ган остался в Петербурге членом Государственного Совета, а Головин — на месте в Закавказье, предоставленный самому себе.
Но дело Закавказья и судьбы прикосновенных к нему лиц отнюдь еще сим не окончились. Новое образование совсем не произвело в крае того единодушного восторга, о котором прежде свидетельствовал Ган и представителями которого явились сюда депутаты. Многое на деле оказалось не соответствующим местным нуждам, даже невозможным в исполнении; другое, противное нравам и навыкам жителей, возбудило ропот, недоразумения, вящие неустройства; партия приверженцев старого порядка полагала всемерные преграды введению нового, частью из личных видов; определенные после преобразования чиновники выказались, по большей мере, или неспособными, или безнравственными; народу, лишенному прежней быстрой азиатской расправы, опутанному неизвестными и чуждыми ему формами, подверженному новым притеснениям, стало еще хуже и тяжелее, чем когда-либо; наконец, Головин, нерешительный, слабый, игралище партий, вместо энергического рассекателя Гордиевых узлов являлся везде или орудием чужих страстей, или бездейственным зрителем.
