Мы могли говорить себе, что это идиотизм, ни за что не сработает, что-нибудь пойдет не так; но это были его проблемы, а не наши. А мы должны были просто делать, что сказано. И мы стали делать.
Это было, может, и просто, но уж никак не легко, если вы понимаете, о чем я. К этому моменту уже начало темнеть; мы запалили все лампы, какие у нас были, сделали факелы из тряпок, пропитанных оливковым маслом, и приступили к делу. Спать-отдыхать в расписание не входило, надо было работать. Восемь человек внизу сгребают добро и выкидывают его на пол храма. Девять относят на край обрыва. Еще пять хватают его и швыряют во тьму, так далеко, как только могут. На эту работу поставили Луция Домиция вместе с кормчим Титиром и тремя самыми сильными моряками; их выбрали потому, что никому не хотелось, чтобы сокровища позастревали на склоне утеса.
Оно должно было лететь без помех до самого низа. Я работал в пещере, потому что маленького роста и хорошо подхожу для работы в стесненных условиях. Это меня не беспокоило. Не думаю, что справился бы с работой Луция Домиция — стоять на краю пропасти и пригоршнями швырять золото во тьму, не видя даже, куда оно летит. Для такой работы надо быть полным психом.
Все равно как сгрести в кучу наследство, включая скот, мебель, одежду, инструменты и семенное зерно, а потом поджечь. Жалко, Сенека не видел этого, потому что зрелище порадовало бы его до крайности; он как-то говорил мне, что только бедный действительно богат, а единственный способ владеть чем-нибудь — отшвырнуть это прочь (в противном случае оно, наоборот, завладевает собой; богач, имеющий миллион, который не может заставить себя потратить четыре гроша, беднее человека с четырьмя грошами в кармане, который покупает на них хлеба, когда проголодается. Ерунда какая-то получается. В его устах звучало разумно). Хотел бы я послушать, что он сказал бы насчет всего это: двадцать с лишним мужиков, которые могут завладеть невероятно огромной суммой денег, только сбросив их с утеса.
Мы пахали всю ночь, и к рассвету перекидали едва ли половину; но теперь, по крайней мере, команда Луция Домиция смогла посмотреть на берег и сказать остальным: да, оно все еще там, мы видим, как оно сверкает на солнце. Мы почувствовали себя гораздо лучше, перестали чувствовать себя такими усталыми, что хотелось свернуться в комок и умереть, и продолжили пахать. Не то чтобы работа, при которой надо было все время нагибаться и выпрямляться, нагибаться и выпрямляться, не была убийственной. Это была даже хуже, чем разбивать комья засохшей грязи тяжеловесною мотыгой. Но все-таки когда прямо перед носом витает мечта о безграничном богатстве, чувствуешь себя немного по-другому. Такие вещи поддерживают тебя на ходу гораздо лучше кружки воды и миски жидкого супа.
Мы работали так весь день. Мы не остановились, когда стемнело второй раз, а масла для ламп едва хватило на первую ночь; сейчас взять его было неоткуда, несмотря на то, что мы заплатили бы фунт золота за каждый секстарий.
Но провалиться мне на этом месте, если мы собирались остановиться; нет, мы продолжали в том же духе в темноте, на ощупь, пока нашей пещерной банде не пришлось ползать на коленях, просеивая пыль меж пальцев в поисках отдельных бусин и кусочков. Около полуночи наступил наконец момент, когда мы больше ничего не могли найти — только тогда мы остановились. Мы даже не двинулись с места, каждый упал на спину там, где был. Заснули ли мы? Смеетесь? Мы не могли спать, нам нечего было сказать друг другу; мы просто лежали там во тьме и ждали рассвета, как юноша ждет свою девушку у ворот сада, а она все не идет и не идет, а время ползет так медленно, что ты воображаешь, что умер и сгнил, а твои кости замело пылью.
Доводилось ли вам лежать так, глядя на клочок черного неба и пытаясь разглядеть в нем первые оттенки голубого? Оно менялось так медленно, что это невозможно заметить — в один момент оно черно, как колодец глубиной десять тысяч шагов, в другой становится темно-синим, потом ты начинаешь еле-еле различать предметы; но когда смотришь не отрываясь, изменений разглядеть невозможно.
Ну, как только мы смогли одурачить себя, что стало светлее, мы вскочили на ноги — Боже, спина болела, так же как руки, ноги, ляжки и плечи; наверное, единственное, что не болело — это волосы на груди — и мы рвались вперед, как колесничие на линии старта в Большом Цирке. Наконец свет просочился в пещеру, и мы обнаружили, что пропустили только две маленькие чашки и пару серег. Все остальное, все огромное богатство, лежало внизу у подножия утеса.
По крайней мере, мы на это чертовски надеялись.
Что ж, был только один способ проверить. Не могу объяснить, как мы ухитрились спуститься с утеса, не переломав себе шеи; это было чудо в чистом виде — только так я могу описать это. Мы не бежали и очень старались не пихаться и не подгонять друг друга, потому что без слов чувствовали, что на волосок от того, чтобы разнести друг другу головы — дай только повод.
Кроме того, мы не смотрели под ноги — мы все изгибали шеи, пытаясь разглядеть золото — на месте ли оно еще?
Оно оказалось на месте. Проклятье, оно лежало огромной кучей, как в отхожем месте царя Мидаса. Добро, конечно, изрядно побилось, прекрасные чаши и изящные вазы и кувшины и как там они называются были погнуты, расплющены и разорваны. Никто по этому поводу не переживал — так и так все пойдет в переплавку. Главное, оно стало на высоту утеса ближе, и насколько мне было известно, это сделали мы.
Теперь, наверное, вы уже спрашиваете себя — если золота было так дохрена, то как мы собирались запихнуть его в корабль. Мы не собирались; мысль об этом никому не приходила в голову, а если и приходила, то ее гнали прочь, как ворон с засеянного поля. Теперь, однако, мы уже не могли от нее спрятаться. С одной стороны, золота было действительно дохренища. С другой стороны, и корабль был не каким-нибудь жалким маленьким яликом или жилистым военным судном. Это был большой пузатый зерновоз с огромной жопой и круглыми боками. Мы смотрели на груду сокровищ, смотрели на корабль; то нам казалось, что ничего не выйдет, а то мы думали, да какие проблемы, все войдет и еще место останется. Затем мы решили, что единственный способ узнать — это проверить на практике.
Корабль удалось подвести на сто двадцать шагов; это расстояние предстояло преодолевать по-простому. Сгибаешься и трусишь вдоль берега, скидываешь груз, бежишь назад — и так много-много раз. Поговорите мне еще о тяжелой работе. Подозреваю, что мысли о богатстве, роскоши, беспечной жизни и прочем в этот момент вообще никому из нас не приходили в голову; была работа, которую следовало выполнить шаг за шагом. Мы сняли туники, чтобы использовать их в качестве мешков; солнце палило и я чувствовал, как оно сжигает спину и шею, будто я ломтик первосортной телятины на рашпере Александра и Хвоста. На этой стадии мы забыли, что означает слово «усталость».
К тому моменту каждая частица в тебе вопит так громко, что ты не слышишь отдельных членов и органов, и потому продолжаешь пахать, онемев от шеи до пяток, просто зная, что если остановишься сейчас, то уже не сможешь продолжить. Но мы это сделали.
Ну, в некотором роде. Мы наполнили корабль. На берегу еще оставалось золото, но не очень много, его едва бы хватило на покупку острова среднего размера (например, Сицилии), а корабль сидел в воде тревожно низко.
— Хватит, — сказал капитан, и мы сбросили ноши, перешагнули через их и поплелись, как живые мертвецы, в сторону корабля.
— Делов-то оказалось на копейку, — сказал капитан. — Ладно, давайте убираться отсюда. У кого-нибудь есть на примете место, куда он особенно хотел бы отправиться?
Вот об этом мы не подумали. Куда можно отправиться на корабле, полном золота?
Не назад в Рим; едва таможенники в Остии заглянут в трюм, мы окажемся тюрьме, где у нас будет достаточно времени, чтобы сочинить историю для городского эдила. Если нам очень повезет, мы выйдем оттуда живыми, но про золото лучше сразу забыть. Ближайшие очаги цивилизации располагались на Сицилии, но мы с Луцием Домицием очень туда не хотели, разумеется. Думаю, капитан понял это и (да будь он благословен) решил, что наше мнение в этом деле не последнее. С другой стороны, мы не могли отправляться далеко — не с таким тяжким грузом на борту. Мы могли поплыть вверх или вниз вдоль берега. Запад: Гиппо, Русикаде или Игилгил — уже сами называния звучали отталкивающе. Восток: ну, там располагалася Карфаген, но пришлось бы огибать Кап-Бон. Чтобы попасть в Неаполь или один из греческих городов Бизация, нам тоже надо обогнуть Кап-Бон, а так же мыс Меркурия. Маршрут не из лучших. Все прочие варианты предполагали плавание через открытое море — на северо-восток к Сардинии, в Нору или Сульчи. Еды хватит едва-едва, если мы будем питаться как девицы, но кой хрен нам делать на Сардинии с тридцатью тоннами золота?
