Сержант, должно быть, был старый служака, потому что и ухом не повел, увидев все это месиво. Один из братушек только заглянул внутрь и кинулся блевать, но сержант, кажется, вообще не взволновался.

— Так, — сказал он наконец, пихая тело Лициния Поллиона носком сапога. — По крайней мере мне понятно, что это сделал не ты — больно ты тощ для того, чтобы разрубать людей пополам. Кроме того, кто бы не грохнул этого парня, он должен быть залит кровью с головы до ног из шейной артерии бедолаги, — он оглянулся на меня с таким выражением, будто ему внезапно что-то пришло в голову. — Итак, — сказал он, — если ты их не убивал и не знаешь, кто это сделал — а я предполагаю, что не знаешь, — добавил он многозначительно.

— Кто, я? Понятия не имею, извини.

— Тогда все в порядке, — сказал сержант, хмурясь. — Потому что если ты знаешь, а мне не сказал, это превращает тебя в сообщника, а разве тебе хочется стать сообщником?.

Тут он врал, все-таки я немного разбирался в законах, как мыши немного разбираются в котах. Но я не собирался с ним спорить.

— В общем, — продолжал он, — если ты невиновен, не знаешь, кто это сделал и никакого отношения к этому не имеешь, то почему вообще рассказал мне?

В данных обстоятельствах неплохой вопрос. Поведение, которого вряд ли можно ожидать от незадачливого вора.

— Хотел быть добрым гражданином, наверное, — сказал я неуверенно.

— А, так ты что ли гражданин? — он взглянул на меня. — Забавно, я решил, что ты грек.

Тут он тоже был не прав, потому что я действительно был полноправным, настоящим, беспримесным гражданином Рима, со всеми правами и прочим. Более того, я получил гражданство из рук самого императора... ну, ладно, Луция Домиция. Он сделал гражданином Каллиста, а меня до кучи, чтобы Каллист не ныл, что меня оставили за бортом. Но это, конечно, была одна из тех вещей, которые не стоит сообщать сержанту стражи, которому, может, вообще не по душе задушевные друзья покойного Нерона Цезаря.

— Просто фигура речи, — сказал я. — Я имел в виду, что это мой долг. Как я тебе уже говорил, я как раз побежал искать вас, когда вы нашли меня.

— Хорошо, — сказал он таким тоном, будто я только что заявил ему, что на самом деле он девушка. — Ну что ж, я уверен, ты можешь гордиться собой. А пока что я арестую тебя как свидетеля. Раз ты такой добпропорядочный, то не будешь возражать.

Твою мать, подумал я. Тем менее, для него я оставался незадачливым взломщиком Гиацинтом. Были неплохие шансы оказаться на галерах или в рудниках, но для того, кто побывал в стольких камерах смертников, как я, это смехотворная угроза.

— Только рад помочь, — сказал я, вымучивая улыбку. — А пока что массовое убийство ждет твоего внимания.

— Да, всю жизнь о нем мечтал, — пробурчал он. — Ну, я до такого не дорос, надо вернуться в контору и вызвать префекта. А может, даже городского эдила. Так, — кинул он через плечо своим людям. — Кто-нибудь из вас видит тут знакомых?

Мертвая тишина. Подозреваю, братушки по каким-то причинам не слишком часто вращаются в высших кругах.

Мы отправились в казармы стражи, а по дороге, поскольку никто, кажется, не собирался со мной разговаривать, я стал обдумывать кое-какие вещи, которые видел в доме и которые там не видел. Вам может показаться, что я уже успел наразмышляться на два дня вперед, но это не так. Имя такие мозги, как у меня, спокойно можно гонять их с утра до вечера.

Сержант — его звали Марк Требониан, если это имеет какое-то значение — оказался прав; капитан стражи вызвал префекта, префект вызвал эдила, а пока мы ждали, когда он сможет вырваться со званого ужина, меня засунули в маленькую камеру, чтобы я не оскорблял их чувств своим непрезентабельным видом. В общем, я опять оказался в каталажке — только я, четыре стены, низкий потолок с некоей растительностью и тяжелая деревянная дверь. Я привалился к стене, вытянул ноги и попытался расслабиться.

Куда там. О, вовсе не пребывание за решеткой заставляло меня нервничать. Одна камера практически не отличается от любой другой, заняться в ней совершенно нечем, и довольно скоро вы выучиваетесь сидеть неподвижно и накапливать энергию, как ящерица на горячих камнях. Обычно, когда меня в очередной раз запирают, я закрываю глаза и представляю морские сражения. Я могу заниматься этим часами, притом что я совсем не энтузиаст военного дела. Нет, я был такой дерганый, потому что не знал, что стряслось с Луцием Домицием — мертв ли он уже или как раз медленно умирает под пыткой, или что? У меня все свербело от мысли, что он может быть еще жив, даже если едва-едва. Любое из этих мгновений могло быть его последним, когда его глаза закроются, а из легких выйдет последний воздух, а я торчал тут в камере и ни хрена поделать не мог. Глупо было дать себя запереть; никакой пользы от этого не было, даже если предположить, что у идиотов-стражников есть хоть малейший шанс поймать убийц — что было, разумеется, не так. Честно говоря, я не понимаю, за каким хреном города вообще заводят всех этих сторожей и стражников. Толку от них совершенно никакого. Сами подумайте: если бы среди них попадались хоть самую малость компетентные типы, я повис бы на кресте много лет назад. Они не делают улицы безопасными, они не ловят воров и убийц, все, чем они заняты — это портят жизнь таким, как я, не причинившим лично им никакого вреда. А иногда, как, например, сейчас, они не позволяют честным, достойным людям спасать жизнь своих друзей. Если я стану императором, то первым дело разгоню их по домам без выходного пособия. Я размышлял об этом и о целой куче сопутствующих проблем так напряженно, что не мог вообразить даже завалящей лодчонки, когда дверь вдруг распахнулась и вошел сержант. Он имел еще более озадаченный вид, чем прежде.

— К тебе посетители, — сказал он.

— Правда?

— Ага. Сестра и двоюродные братья.

— Чего? То есть, отлично, спасибо. Пригласи их войти.

Сержант кинул на меня вгляд, которым можно прожечь дырку.

— Убей меня бог, если я понимаю, как они узнали, что ты тут, — сказал он. — Есть у тебя какие-нибудь соображения на этот счет?

— Интуиция, — ответил я. — Мы с сестрой всегда были очень близки.

— А! Ну что ж...

Он вышел в коридор и поманил кого-то, и появились никто иные, как мои отважные спасители: Аминта, Скамандрий и девица Миррина.

— Вот ваш... — начал сержант, но что-то пронеслось мимо него и рухнуло мне на грудь. — О, благодарение богу, — произнесло оно голосом Миррины, — благодарение богу, ты в порядке, мы так волновались.

— Спасибо, — сказал я, разглядывая двух братьев, присевших на короточки возле меня с видом печальным и торжественным. — Эээ, а как вы меня нашли, интересно?

— Да, я тоже хотел бы это знать, — вставил сержант, но Миррина бросила на него злобный взгляд и он захлопнул за собой дверь.

Аминта подождал, когда его шаги стихнут, и только потом обратился ко мне:

— Ладно, — сказал он. — Мы тебе сейчас объясним, что ты должен сделать. Миррина, дай ему нож.

Миррина тут же поднялась и задрала юбку самым неблагородным образом. Не могу сказать, как она ухитрилась протащить в камеру кинжал, и кабы сам его не видел, не поверил бы, что такое вообще возможно — по крайней мере, не нанеся себе самых серьезных ранений.

— Погодите, — сказал я. — Что вообще происходит?

— Побег из тюрьмы, ты, клоун, — пробурчал второй брат, Скамандрий. — А теперь бери нож, и как только мы уйдем, замани сюда стражника под любым предлогом и...

Я резко вздернул голову.

— Ни за что, — сказал я. — Я не буду этого делать.

Аминта вздохнул.

— Не будь таким ссыклом, — сказал он. — Надо только выбрать правильный момент, когда он смотрит в сторону — все остальное просто. Хорошее место — прямо под ухом; а можно схватить его одной рукой за голову, слегка повернуть и...

— Нет! — сказал я. — Слушай, я не знаю, что происходит, но если вы думаете, что я собираюсь зарезать римского солдата, то вы рехнулись. Мои нынешние проблемы — сущая ерунда по сравнению с этим.