Любопытную штуку я заметил насчет жизни. Чем дольше ты торчишь на одном месте, тем сложнее тебе решиться уйти — и неважно, насколько оно дерьмовое. По моему опыту, единственное место, к которому это правило неприменимо — тюрьмы, но так уж мне везло, что в тюрьмах я никогда не задерживался достаточно долго, так что, может, и применимо. Не то чтобы я так уж стремился проверить это, конечно.

В общем, мы пробыли там уже где-то месяц, может — полтора, трудно сказать, поскольку один день ничем не отличался от другого — то получше, то похуже — и как ни странно, нам стало полегче. Прежде все мы покончили с разбиванием комьев, что было хорошо, и перешли к выравниванию земли между рядами, с размаху садясь на перевернутую плугом землю и ерзая на заднице (подробности см. в поэме «О Земледелии» Вергилия Марона, книга вторая, строка триста пятьдесят седьмая. Я подозреваю, что переписчик, которому Вергилий Марон заказал копию, сделал в этой строке ошибку, а у поэта говорилось что-нибудь вроде «тяжелыми стопами землю равняли». В принципе, описка напрашивалась). По временам мне казалось, что я бы предпочел тяжеловесную мотыгу, но по крайней мере мы не проводили весь день на ногах. После того, как мы перешли к строкам с триста пятьдесят девятой по шестидесятую, которые касались подпорок, наши мучения и вовсе закончились.

Это был ранний вечер обычного рабочего дня, и все были в приподнятом настроении, поскольку надсмотрщик сказал, что сегодня нам наконец выдадут деньги. Он не вдавался в детали, например — сколько нам светит, но никто не возражал. Незнание только украшает ожидание.

И тут появился этот мужик.

Помню, я как раз закончил подвязывать лозу, поднял взгляд — и вот он, внезапный, как гром среди ясного неба или ночной горшок с десятого этажа.

Он сидел на крупной черной лошади и вполголоса беседовал с надсмотрщиком, как будто не хотел, чтобы их подслушали. За его спиной толпилось человек десять, с виду отставных солдат или гладиаторов — здоровенные уродливые ублюдки, сплошь мускулы да шрамы.

Эти были новые, не те, что были с ним в прошлый раз — видимо, местные дарования, которых он нанял по прибытии в Италию. Не то, чтобы это что-то значило.

По счастью, Луций Домиций стоял прямо рядом со мной. Я потянулся и с силой ткнул его в спину. Он повернулся и спросил, в чем дело.

— Вон там, — прошептал я. — Нет, не поворачивайся. Медленно покрути головой, будто ты шею разминаешь.

— Ох, ради всего святого, Гален, — пробурчал он. — Можно для разнообразия без твоей долбаной театр... — он осекся, застыл на мгновение и уставился на меня. — Дерьмо, — сказал он.

Я кивнул.

— Это же он, так ведь? — сказал я. — Псих с Сицилии. Тот, который перекрыл дорогу, когда нас везли в каменоломни, и перебил солдат...

— Потише, — рявкнул он так громко, что парочка работников оглянулась, чтобы посмотреть, что происходит. — Да, — сказал он. — Это точно он. Проклятье, Гален, что он тут делает?

— Понятия не имею, — ответил я. — Но что-то подсказывает мне, что он здесь не для того, чтобы одарить нас деньгами или представить своим дочерям. Голову пригни, — прошипел я, когда мужик на коне принялся всматриваться в шеренгу работников.

Может он тоже просто разминал шею или его взяло любопытство, за каким хреном ставить подпорки на два месяца позже всей остальной Италии, а может, и правда высматривал кого-нибудь.

Не знаю, сколько он там проторчал, болтая с надсмотрщиком. Я то и дело посматривал искоса в их сторону, проверяя, здесь ли он еще, пока он наконец не исчез. Я выпрямился и увидел, что он со своими молодцами движутся по тропе в общем направлении дома (главная дорога, впрочем, была примерно там же).

— Все в порядке, — сказал я. — Ушел.

Луций Домиций поднялся и застонал, распрямляя спину.

— Может, с твоей точки зрения это и порядок, — сказал он. — Но уж никак, блин, не с моей. С чего, ты думаешь, он тут вообще появился?

Я вскинул голову.

— Понятия не имею, — сказал я. — Вполне может быть что-то совершенно безобидное. Может, он ехал в город по делу, заблудился и просто выспрашивал дорогу.

— Я так не думаю, — пробормотал Луций Домиций. — Сколько нужно времени, чтобы сказать: вернитесь, как ехали, потом налево и еще раз налево, а там прямо? А они трепались не меньше получаса.

Я нахмурился, пытаясь заставить мозги работать (после долгого простоя они заводились очень медленно).

— Ну, — сказал я, — если он искал нас, то не очень упорно. Сидел верхом и болтал с надсмотрщиком. Если бы он искал нас, объехал бы работников.

Луций Домиций покусал губу.

— Ладно, хорошо, — сказал он. — Не знаю. Разве что он просто не подумал, что мы можем оказаться прямо тут. Но если он явится в усадьбу и спросит: не попадались ли вам двое мужчин — крупный блондин и мужичок с лицом как у кры...

— Знаешь что? — сказал я. — Мне пофиг. Все, чего его я хочу, это оказаться с ним в разных местах. Не знаю, как ты, но как только работа кончится, я потихоньку отойду в сторонку и ноги в руки.

Но Луций Домиций покачал головой.

— Это неразумно, — сказал он. — Подумай сам, Гален. Можешь ты придумать лучший способ привлечь к нам внимание, чем побег в день получки? Через полчаса после нее — может быть, это вполне объяснимо, но до? Это можно будет истолковать единственным образом, разве нет?

Тут он был прав, неуклюжий засранец.

— Конечно, — сказал я. — Так и есть. Но мне не улыбается притопать в бараки и обнаружить, что он нас там поджидает в компании с кузнецом, чтобы украсить наши ноги браслетами. Если мы свалим прямо сейчас, у нас будет фора в полчаса. И опыт всей моей жизни, проведенной в беготне от вооруженных людей, говорит мне, что полчаса форы — это прекрасное деловое предложение.

Луций Домиций притворился, будто поправляет подпорку.

— Может быть, — сказал он. — Я не знаю, может он законник и разыскивает тебя, потому что у тебя умер дядюшка и отписал тебе половину своей доли в серебряном руднике. Хотя, — добавил он, — я могу подыскать и другие объяснения, — он поскреб подбородок, как будто задумался, какой плащ ему стоит надеть, темно-зеленый или синий с белой полосой. — Так что мы, по-твоему, должны делать? — спросил он.

Я сморщился, тяжко задумавшись.

— Не знаю, — сказал я. — Ты прав: бежать сейчас, это все равно что прибить к амбару табличку с надписью «Это нас вы ищете» большими бронзовыми буквами. С другой стороны, мы можем вернуться в бараки и угодить прямо в ловушку. Непростой выбор, однако.

Тут надсмотрщик крикнул: Время! и все принялись собирать инструменты, чтобы идти домой. Это мне, конечно, не понравилось, потому что означало, что время на принятие решения вышло.

— Ну? — сказал Луций Домиций.

Иногда надо просто довериться инстинктам. Я ненавижу такие случаи, потому что мои инстинкты так же надежны, как те ребята, которые шатаются по рынку и предлагают всем дешевые серебряные столовые приборы.

И там не менее.

— Вот что, — сказал я. — Мы дойдем вместе со всеми до маленькой оливковой рощи, заскочим туда, будто нам приспичило посрать, оттуда на главную дорогу и рванем со всех сил.

Он нахмурился.

— На главную дорогу? Ты уверен? Разве не по ней они и поедут?

— Нет, — сказал я. — Они знают, что мы не настолько тупы, чтобы выбрать главную дорогу. Кроме того, если мы поторопимся, то доберемся до военной дороги до того, как они поймут, что потеряли нас.

Это рассуждение вроде бы убедило его, как ни странно — по-моему оно было совершенно дурацкое.

— А что потом? — спросил он. — В какую сторону — в Рим или в Остию?

Хороший вопрос. Если в Остию, то сразу погрузиться на отплывающий корабль, без остановок через море в Грецию или Испанию и все в порядке. Или обнаружить, что близится шторм и никто никуда не плывет. С другой стороны, Рим — очень большой город, людный, никто никого не знает. Кому придет в голову пытаться найти двоих в миллионной толпе?