Не стоит и говорить, что Луций Домиций палец о палец не ударил за весь вечер — и, в общем, правильно сделал, поскольку он был всего лишь скромным рабом и его дело было сидеть в углу с кружкой раствора для травления бронзы и половиной ломтя ячменного хлеба. Надо отдать ему должное: за долгие годы он так понаторел в этом, что практически достиг совершенства; не сказать, что роль требовала от него слишком многого, но к молчаливому сидению в углу он определенно имел большой талант. Иной раз, когда он вкладывал в представление душу и сердце, я окидывал взглядом кабак и не мог его найти, пока он не поднимался с места — вот до чего он был хорош. Нет, его работа (кроме простого пребывания в образе раба) заключалась в том, чтобы слушать, перехватывая обрывки бесед и разговоров, которые многое могут значить в нашей профессии.
Это может быть что угодно: какой-нибудь болтливый клоун может оказаться потенциальной добычей; иногда полученную таким образом информацию можно использовать в афере — скажем, если в городке ждут торговцев с письмом или распиской и не знают при этом, как те выглядят; так можно загодя получить предупреждение о появлении префекта, например, или участника одного из наших старых дел.
Так вот, когда я покончил со своей работой и пора было идти спать, мы вышли во двор, как будто у нас лошади, за которыми нужно приглядеть или что еще, и я спросил его, услышал ли он чего толкового.
— Еще как услышал, — ответил он со встревоженным видом. — Сюда движется римский сенатор — то ли объезжает свои поместья, то ли еще что. Нам лучше поскорее убраться отсюда.
Это было не лишено смысла. Римский сенатор вполне способен узнать бывшего римского императора. Но с другой стороны, я не разделял его опасений. Я уверен, что большинство людей видят то, что ожидают увидеть, а ни один из этих упакованных в пурпур ребят не ожидает встретить в сельском кабаке в сицилийской глуши мертвого цезаря, одетого как бродяга. Богатые не видят рабов, пока они им не понадобятся, и даже если этот сенатор увидит Луция Домиция и заметит сходство, то просто подумает: о, поглядите-ка, вон раб, который немного похож на Нерона. Он может рассказать об этом своим дружкам или написать поэму, но сам никогда не поверит, что видел императора. Совершенно исключено, но рисковать все равно не стоило. В конце концов, нам тут ничего интересного не светило, и всего-то надо было встать пораньше, а не залеживаться в постели. Велика беда.
— Ладно, — сказал я. — Есть какие-нибудь соображения, откуда этот персонаж движется? Небось, из Сиракуз.
Он вздернул голову вверх, на греческий манер (прекрасный штрих).
— Не сказали, — ответил он.
— Ну ладно, — я пожал плечами. Как я и говорил, я совершенно не беспокоился. — Двинемся дальше в Камарину. Главное выйти засветло, по росе. Не думаю, что его сенаторство собирается вытаскивать свою аристократическую задницу из постели до позднего утра. Поэтому мы встанем с петухами, ополоснем морды и вперед. Заплатим хозяину, выскользнем до того, как конюхи начнут работать, без шума.
Просто на всякий случай я поддался на нытье Луция Домиция и раскошелился на пару мулов. Верхом мы будем двигаться раза в полтора быстрее, а один мужик, с которым я толковал накануне, предложил их мне по очень хорошей цене. Стояло довольно приятное утро, дорога для разнообразия оказалась хорошая и ровная, и я стал объяснять Луцию Домицию все прелести мавританской идеи. Часа через я совершенно забыл о римском сенаторе.
Нет, ну вы же не будете винить меня за недостаток логики, да? Я нигде не прокололся: все просчитал, взвесил возможности, выбрал самый разумный путь. Не вижу, как я мог предсказать то, что произошло — разве что Афина Паллада явилась бы мне во сне с готовым пророчеством. Жизнь вообще несправедлива. Вы следуете правилам, не отклоняетесь, стараетесь изо всех сил и вправе ожидать, что все пойдет хорошо и вы не окажетесь по колено в говне.
Никаких предупреждений, конечно. Вот мы заводим наших мулов на невысокий холм, и в следующее мгновение видим прямо перед носом офигенно величественную процессию, движущуюся навстречу. Прятаться негде, мы торчим строго на верхушке холма, а дорога за нашими спина на целую милю пуста.
Этим вашим римским сенаторам, богатейшим людям мира, приходится постоянно ломать голову, на что бы потратить деньги. Мы с вами считаем, что задача выполнена, когда на сегодня-завтра у нас есть что съесть, а если очень повезет — то еще и смена одежды. Жизнь римского сенатора далеко не так проста.
Если говорить о доме, то подавай ему виллу размером с Трою и достаточным количеством лакеев и слуг, чтобы укомплектовать легион. Если надо куда-то поехать, то появляется или карета с шестеркой снежно-белых лошадей, или паланкин, украшенный изображениями всех двенадцати подвигов Геракла в сусальном золоте, который тащат восемь совершенно одинаковых германцев. Кроме того, существует риск, что Его Всевластие заскучает, перемещаясь из точки А в точку Б. Поэтому помимо кучеров или носильщиков его сопровождают прислужники, и секретари, и два сирийца, которые вытирают сопли с его подбородка, когда он чихает, и половина манипулы телохранителей со здоровенными дубинками — просто на тот случай, если царь Персии подкрадется со всей своей армией и попытается украсть набор для педикюра из слоновой кости.
И вот мы стоим вдвоем, а на нас, как Ганнибал со слонами, движется вся эта колонна: пехота в авангарде, затем два мужика с вениками и топорами (показывая, что едет не просто богатый ублюдок, а высокий государственный чин), с десяток всадников, потом карета, за ней фургон, в котором лежат чистые одежды Его Совершенства.
Известно, как надо поступать в подобной ситуации: следует со всей возможной прытью убраться с дороги, сдернуть шляпу и уставиться на собственные ноги, показывая, что знаешь свое место. По этому поводу я не переживал, не возражал и вообще был бы счастлив, как свинья в дерьме, выполнить все положенные процедура за несколько мгновений. К несчастью, сейчас решения принимал не я, а мой проклятый мул.
Едва я дернул за повод и моя рука чуть не выскочила из сустава, то сразу понял, что это последний раз, когда я дал уговорить себя нарушить первое правило выживания в этом враждебном, жестоком мире: никаких сраных мулов. Стоит ли говорить, что как только мой мул бросил якорь, мул Луция Домиция последовал его примеру. И вот мы стоим, загораживая путь, а римляне с каждой секундой все ближе.
Передний человек завопил:
— Уберите этих проклятых животных с дороги! — Что ж, это сильно помогло. Я тянул изо всех сил (каковых у такого тощего мелкого типа, как я, немного), и Луций Домиций тянул тоже — и если его мул не двигался с места, то что требовать от меня?
В общем, процессия остановилась примерно в шаге от нас, и было совершенно очевидно, что никого этого не обрадовало. Пехотинцы схватили нас и швырнули в сторону; я приземлился на задницу, Луций Домиций треснулся башкой о мощеную дорогу. Они попытались переместить мулов, но у них тоже ничего не получилось. Подъехал один из кавалеристов, но мой мул, должно быть, сказал какую-то гадость по-лошадиному, потому что его прекрасная белая кобыла ни с того ни с сего распсиховалась и попыталась перекинуть своего наездника через голову. Затем дверь кареты отворилась и появилась идеально круглая голова. Она закричала:
— Из-за чего остановка? Что происходит?
Чудесно, мы встретили сенатора.
Главный головорез закричал в ответ, пытаясь разъяснить ситуацию:
— Это мулы, господин, их не сдвинуть с места!
Сенатор нахмурился и секунду подумал.
— Убейте их, — сказал он. — Я не намерен торчать тут весь день.
Кавалерист спрыгнул с лошади, передал поводья головорезу, выхватил меч и рубанул моего мула по шее.
Бедная скотина еще не долетела до земли, а он уже проделал то же самое со второй, и через секунду лакеи стащили оба трупа на обочину. Проблема решена.
И я был бы счастлив, если бы на этом все и кончилось. Но римские сенаторы обожают выказывать справедливость как раз тогда, когда это никому не нужно. Он приказал привести нас, и вот мы стоим прямо перед ним, сжатые со всех сторон его подхалимами.
