Гиттенс поднимает бровь:

— Какого рода отчет?

— Понятия не имею.

— Я думал, — говорит Морган, — что Фоцеландия как таковая — не наша территория.

— Не будь тупицей, — огрызается Гиттенс, — разумеется, наша. Просто мы не распоряжаемся ею напрямую. Мы управляем через местных эмиров.

— Я думал, французы…

— Политика, политика, — вздыхает Чэпел. — Они едут с нами, чтобы просто взглянуть на страну. Оценить положение дел и тел.

— Очень хорошо, профессор, — не без сарказма произносит Гиттенс. — Оценить положение дел и тел. Очень хорошо.

Похоже, вопрос закрыт. В сумерках они собираются на веранде — в ожидании пока эконом, пожилой человек с ритуальными шрамами племени на щеках, закончит накрывать на стол. Из клуба доносятся смех и повизгивание. Появляется Феймоз, за которым гонится жилистый европеец с рыжеватыми усами, размахивая теннисной ракеткой.

— Знаменитый[205], да? — кричит он, дубася африканца ракеткой. — Чем, а? Чем?

— Пожалуйста, — просит Феймоз, бочком отодвигаясь от него.

— Не понял, самбо? Я сказал… хлоп ракеткой! — как… хлоп! — тебе… хлоп! — удалось… хлоп! — стать таким Феймозом?

Публика смеется. Феймоз комично подскакивает и умоляет о пощаде. Члены клуба выходят посмотреть, что за шум, и Джонатан обнаруживает себя звеном в кругу ухмыляющихся мужчин. Он делает шаг в сторону, позволяя Феймозу сбежать.

— Всем добрый вечер, — говорит рыжеусый с лондонским акцентом, вызывающим у профессора гримасу неудовольствия. — Богом забытое местечко, не правда ли? — Он протягивает руку: — Марчент. Джордж Марчент.

Все представляются. Гиттенс подбивает профессора повторить шутку про «оценить положение дел и тел». В этот момент на веранде появляется новый персонаж. Все оборачиваются. Дело не только в его росте, хотя ему приходится нагнуться, чтобы пройти в дверной проем.

— Добрый вечер, господа, — говорит человек. У него плоский невыразительный голос.

Марчент широко разводит руки:

— Позвольте представить вам капитана Грегга.

— Уже не капитан, Марчент. Просто — мистер Грегг.

Грегг пожимает всем руки. Взгляды останавливаются на его щеке. Чуть ниже скулы виден узел рубцовой ткани — глубокая ямка, будто выдавленная пальцем. В маленьком кратере есть что-то непристойное. Анус. Во всем остальном мужчина лишен примет, но эта штука на щеке придает его лицу тревожащую подвижность. Гиттенс, просидевший всю войну за партой в Оксфорде, принимает свойский тон.

— Где служили? — спрашивает он.

— Франция. Полевая артиллерия.

Грегг вступает в свет масляной лампы, и Джонатан видит его глаза: расчетливые, привыкшие калибровать смерть, упакованную в снаряды.

За ужином говорят о картах. Грегг и Марчент недавно приехали в эту страну. Они говорят, что прибыли из Персии, где работали в составе инспекционного отряда, Гиттенс интересуется, какого рода инспекция. Примерно то же самое, что и сейчас, отвечает Марчент. Составляли карты белых пятен.

Грегг отмалчивается. Марчент, напротив, безостановочно говорит. Подстрекаемый Гиттенсом, он поддержим лет беседу о влажной жаре и сухой жаре, о львах и футболе, о короле и неудобствах жизни в Персии. Они, уверен он, не составят и половины того, что ждет их в Фоцеландии. Уборные, мрачно вещает он. Все в той или иной степени упирается в уборные. Пару раз Грегг прерывает его, чтобы приуменьшить эффект того или иного хвастливого замечания.

— Очевидно, — в какой-то момент вздыхает Гиттенс, — что карта этого белого пятна — полезная вещь. Но меня все же смущает суть вашей работы. Почему именно Фоцеландия?

Марчент долго смотрит на него:

— Наверху говорят, что им нужна карта.

— Научная любознательность, доктор Гиттенс, — говорит Грегг. — Может ли у человека быть более высокая цель?

— Разумеется, нет, — говорит Морган. — Не правда ли, профессор?

Все оборачиваются, но Чэпел не отвечает — он крепко спит, развалившись в кресле, и тяжелые щеки свисают по обе стороны высокого твердого воротничка. Его лицо — лицо человека, который (наконец-то!) не обязан ничего ни с чем ассоциировать и испытывает от этого невероятное облегчение.

Еще одна неделя уходит на подлизывание к губернатору во время совместных обедов. В минуты затишья Джонатан нехотя подступается к своей папке. Объем работ ошеломляет. Он должен предоставить один комплект документов — для главы местной администрации, еще один — для сельских вождей, третий — для совета старейшин. Для каждой области заготовлены бланки своего цвета, различающиеся по форме — для женщин и мужчин… А ведь все его приготовления к Африке, от занятий в университетской библиотеке до бесед с профессором Чэпелом, рисовали ему одну и ту же воодушевляющую картину: одинокий герой высекает английские буквы на неизведанной земле. Вместо этого приходится изображать из себя налогового инспектора. Похоже, он где-то ошибся.

Еще одна проблема — сами африканцы. Они подают на стол, заправляют кровать и возят его по порту, отказываясь при этом выглядеть носителями общественного сознания. Вместо этого они непреодолимо, тревожаще реальны. Они дышат, едят, говорят и смеются — смехом, который стихает, как только он входит в комнату. Все правильно: теперь он — господин. Но почему ему так трудно смотреть в глаза своим слугам?

Перед отбытием экспедиции он просыпается рано утром и идет на берег. Рыбаки гонят длинные пироги в море, проталкивая весла в воду, вытягивая их обратно плавными, уверенными движениями. Лодки медленно прорываются за линию бурунов. Там, уже почти неразличимые, рыбаки наконец опускают сети в воду. Ветер доносит осколки звуков. Они поют за работой. Джонатан сидит на песке и наблюдает за крабами, длиной с большой палец, копающимися в мусоре на границе суши и моря. Берег растянулся на несколько миль. Крабы орудуют по всей его длине. В этом крошечном мирке есть что-то успокаивающее. Когда он наконец возвращается в клуб, Феймоз ищет его по всему двору.

Пароход уже ждет их, покачиваясь на волнах, пришвартованный у речного берега в паре миль от побережья. Зрелище не вдохновляет: это прямоугольная плоскодонная скорлупка с шаткой крышей. Ее когда-то выкрасили в белый цвет, но за годы службы белый почти везде превратился в ржаво-красный. Большое гребное колесо установлено на корме, его лопасти залатаны. Рубка представляет собой нечто вроде грубо сколоченного сарая, куда можно попасть по приставной лестнице. Надпись на борту гласит, что этот добрый корабль носит имя «Нелли».

Почти все палубное пространство занято ящиками и коробками. Джонатан в конце концов устраивается возле мотора. Команда — молчаливый капитан и трое чумазых палубных матросов — наблюдает за пассажирами с сонным равнодушием.

Несколько членов клуба пришли проводить их. Когда «Нелли» разворачивается носом вверх по течению, с берега слышны поощряющие возгласы. Археологи машут в ответ. Феймоз, чья голова украшена похожим на луковицу шлемом, берет под козырек.

Море отступает за их спиной, и «Нелли» проходит по широкой дельте между отмелями и скалами. Постепенно река сужается и превращается в единый поток. Время от времени они минуют деревни, взбудораженные дети гребут за ними на пирогах.

— Что ж, скоро мы увидим каннибалов, — говорит Марчент Джонатану.

— На самом деле, фоце — земледельцы, — говорит Морган ученым голосом.

— Они вам так сказали? Держу пари, за нашей спиной они будут варить в котле собственных бабушек.

За подобными беседами несколько раз поднимается и садится солнце. Марчент пытается затеять игру в карты. Профессор подремывает в леденцово-полосатом шезлонге. Он проверял и беспокоился о нем, начиная с Дувра. Грегг взобрался в рубку и уселся перед ней. Он опирается спиной на деревянные доски обшивки и курит сигарету за сигаретой.

— Не слишком-то говорлив, а? — замечает Гиттенс на пятый день, дергая подбородком по направлению к крыше.