А пока что ловкие, как у карточного шулера, пальцы вытаскивают маленькую жемчужину, бросают ее в ступку и размалывают.

— Это готовится аша, напиток принцев. Я смешал, — говорит евнух, — в этой чашке тридцать семь ингредиентов, и это отняло у меня больше времени, чем должно тратить на кого-либо, не принадлежащего к королевской семье, не говоря уже о существе без матери-отца вроде тебя. Теперь пей. Ну же…

Пран колеблется, вспоминая последствия особого ласси Ма-джи. Но при взгляде на изогнутый нож в руках евнуха он решается и пьет. Будь что будет… Аша на вкус острая и горьковато-сладкая. Отнюдь не противная. Отнюдь.

Китайская комната, вопреки ожиданиям Прана, вовсе не декорирована фарфором и шелками. И изображений драконов или женщин с зонтиками здесь нет. Нет и окон. Все абсолютно черное. Стены, пол, потолок и те немногие предметы мебели, которые находятся в комнате, либо покрыты лаком, либо окрашены в тот же смолисто-черный цвет. Простой деревянный стул стоит перед столом. На столе разложены письменные принадлежности, несколько старых словарей и стопка маленьких плиток с китайскими иероглифами на одной стороне и английскими буквами на другой; то, что, скорее всего, осталось от какой-то словесной игры. В центре, занимая главное место в декорациях, стоит обширная кровать. Она выглядит зловеще.

Пран тем не менее не испытывает уныния. Аша греет его изнутри, вызывая острое, почти животное ощущение благополучия. Он расхаживает по комнате, чувствуя, как его походку стесняет сари. Его уверенность угасает только в последний момент, когда он слышит возню ключа в двери, запертой на два замка.

Флауэрс входит в комнату в сопровождении майора Прайвит-Клэмпа. На лице майора — выражение блаженной радости. Он смотрит на Прана.

— О, мой мальчик, — хрипло говорит он. — О, мой дорогой-дорогой мальчик. Как я могу тебя отблагодарить? — Он повторяет это, обращаясь к Флауэрсу. Заметно, что оба пьяны в дым.

— Не думайте об этом, майор.

Майор мгновенно приходит в волнение.

— Красавец, — бормочет он. — О, мой бог… Ты никому ведь не скажешь, правда? — и он снова глядит на Прана.

— Разумеется, нет. Послушайте, старина, я оставлю вас. Потом кто-нибудь зайдет и заберет его.

— Очень хорошо, — говорит майор. — Спасибо, Флауэрс.

Флауэрс торопливо выходит и закрывает дверь. Двое остаются наедине.

Майор Прайвит-Клэмп — мужчина средних лет. У него тот тип песочно-рыжеватых волос, который встречается у многих северных европейцев, и часто он сливается с песочно-рыжеватой кожей, так что граница между одним и другим забавным образом смазана. Эту окраску подчеркивают военные усы в палец толщиной. На майоре надет тот же парадный мундир, что и во время мушайры; на груди — медали в память о военных кампаниях; лакированные туфли вульгарно поблескивают в приглушенном свете. Тесная красная куртка и брюки хорошо смотрелись бы на человеке помоложе — и, вероятно, на самом майоре в далеком прошлом. Однако годы не были добры к нему, поскольку состояли из дней, утопленных, как некий герцог, в бочке с портвейном. Алкоголь не украсил его внешность. За время службы майор, подобно многим имперским воинам, дюйм за дюймом передвигал вперед час первой «закатной» рюмки джина и дырки на брючном ремне. С тех пор как он был отчислен из армии на политическую службу, этот час прочно закрепился в районе девяти утра.

— Мой дорогой мальчик, — повторяет он, освобождая мясистый двойной подбородок от удушающей запонки воротника. — Они привезли мне тебя.

Затем радость по поводу счастливого случая окончательно переполняет его. Размахивая руками, словно сошедший с ума дирижер, он бросается через всю комнату.

Из соображений деликатности стоит уделить это время краткому обзору истории и географии княжества Фатехпур — предметов увлекательнейших, но по большей части обойденных вниманием со стороны пенджабских ученых. Фатехпур — это узкая полоска, двести миль в длину и около шестидесяти в ширину, состоящая преимущественно из сельскохозяйственных земель, хотя к востоку они уступают место каменистой равнине. К юго-востоку, со стороны, ближайшей к Большой Магистральной дороге, лежит болотистая местность, испятнанная маленькими озерами, ставшими домом для обширного племени диких птиц. Озера Фатехпура, когда-то считавшиеся наименее плодородной частью княжества, сейчас играют жизненно важную роль в социальной и политической жизни государства. Наличие возможности хорошо поохотиться — при том, что добыча может исчисляться тысячами особей, — означает, что влюбленные в спусковой крючок британские чиновники и другие полезные особы всегда мечтают заполучить приглашение пострелять. Естественно, подобные приглашения проще всего достать у тех, кто ведет дела в Фатехпуре, и этот факт хорошо (пусть и негласно) известен в кабинетах губернатора, Государственном агентстве Пенджаба и других подобных местах.

Основной населенный пункт Фатехпура — собственно город Фатехпур. Несмотря на то что он находится на некотором расстоянии от торговой артерии — Большой Магистральной дороги, проходящей на юг княжества по пути в Пешавар из далекой Калькутты, — Фатехпур все равно получает определенную выгоду. Его ткачи некогда производили особый вид клетчатой хлопковой ткани, популярной в Северной Индии. Конкуренция с фабричными тканями из Манчестера разрушила этот бизнес, но город кипит до сих пор. Другие подопечные наваба, смесь мусульман, сикхов и индусов-джатов, рассеяны по множеству крошечных деревень. Их благосостояние вполне удовлетворительно, по крайней мере в сравнении с крестьянами из менее удачливых мест, таких как опустошенный голодом Бихар или пострадавшая от наводнения Восточная Бенгалия. Таким образом, у навабов всегда есть возможность взимать высокие налоги и продолжать пользоваться скупой привязанностью своего народа.

Правящая династия может нарисовать свое фамильное древо до самых корней, но его основание произошло всего каких-то двести лет назад. В стране, где многочисленные монархи-раджпуты способны проследить свою родословную до солнца и оставались на одной и той же территории на протяжении тысячи и более лет, это делает навабов Фатехпура смехотворными выскочками.

История первых лет существования княжества полна неясностей, хотя известно, что спустя 1122 года после перехода пророка Мухаммеда из Мекки в Медину и спустя два года после смерти Завоевателя Мира, императора Аламгира, мелкий могольский генерал по имени Алауддин Хан оказался брошенным на произвол судьбы в пенджабских холмах — в компании своей лошади. После того как он запутался в интригах Делийского суда, его сослали в Пенджаб с миссией умиротворения сикхов, которые, несмотря на целый каталог приманок, включающих пытки и обезглавливание их девятого гуру, необъяснимо отказывались обратиться в ислам и признать власть Моголов.

Путешествуя верхом по холмам, генерал Алауддин обнаружил, что потерял вкус к войне. Будучи дипломатом по натуре, он никогда всерьез не наслаждался боем и всегда пытался минимизировать свое в нем участие. Это стало относительно легко делать благодаря развалу могольского правительства после смерти Старика. Приказы не доходили до мест. Дели, по слухам, был охвачен жестокой борьбой за власть, а армия Пенджаба давным-давно перестала быть единым целым. Оказавшись в изоляции от других командиров, Алауддин ограничивался эпизодическими перестрелками и налетами на караваны. На протяжении нескольких месяцев он и его люди довольствовались тем, что бродили по плодородной сельской местности, освобождая крестьян от запасов зерна и скота.

Это была здоровая жизнь на свежем воздухе, и можно представить, как генерал, подобно многим поколениям британских солдат после него, наслаждался свежестью пенджабского утра и обильными запасами дичи. В тот день, когда он осознал, что война больше не для него, он набрел на хижину отшельника. Святой благословил его и пригласил войти, высказав предположение о том, что, если Алауддин не хочет больше воевать и не хочет возвращаться, чтобы принять участие в оргии предательств и отравлений в Дели, ему стоит основать собственное княжество. План выглядел разумным, и посему (скрестив пальцы от сглаза) Алауддин Хан разрушил хижину отшельника, объявил это место Фатехпуром («городом победы») и сделал себя его навабом.