Степень искренности греевского предложения могла возбудить сомнения. Однако такие сомнения не могли быть решающими в вопросе об его принятии. Центральные державы должны были обеспечить себе гарантии; как уже сказано, 30 июля Грей не стал возражать, когда Бетман-Гольвег потребовал подобной гарантии в виде оккупации Австрией части сербской территории. Хотя Грей сам взял обратно свое предложение от 26 июля о созыве конференции еще раньше, чем ему стало известно об отклонении его Бетман-Гольвегом, неизвестно все же, руководило ли им намерение затруднить переговоры. Вероятно, что и он еще надеялся на непосредственные переговоры между Австрией и Россией. В этом он сходился с канцлером, который, отвергнув мысль о созыве конференции, пытался посредничать непосредственно между Веной и Петербургом.

Вторая ошибка, совершенная Бетманом в связи с отказом от конференции, была столь же велика, как и первая, состоявшая в чрезмерном доверии к миролюбию Антанты. Бетман проявлял излишнюю чувствительность, когда дело шло о достоинстве австро-венгерского государства, которое не было тождественно с Германской империей, и своей тогдашней политикой связал нас на жизнь и на смерть с его судьбой. Далее, Бетман утверждал, что мы не вмешиваемся в предприятие, которое еще 5 июля было принципиально одобрено им самим и министерством иностранных дел. Ягов проявил очень мало интереса к австро-сербскому конфликту и 27 июля признался французскому послу, что еще не успел прочесть сербский ответ. Чем объяснить эти дипломатические промахи, совершенные в роковой час? Их можно понять только учитывая общие черты политической системы, проводившейся имперским руководством с 1909 года. Речь шла, правда, о предотвращении мировой войны, но поскольку королевский прусский военный суд несомненно признал бы, что справедливое дело Австрии и несправедливое дело Сербии касалось только Сербии и Австрии, то предложение Грея, носившее иной характер, следовало счесть беспредметным. Однако одной только юридической ограниченностью невозможно объяснить отсутствие интуиции, проявленное в те дни имперским руководством. В основе подобного поведения лежит более глубоко заложенное свойство, предопределившее роковой исход большей части политических шагов, предпринятых во времена канцлерства{160}, – отсутствие чувства реальности, свойственное многим немцам.

В течение многих лет Бетман-Гольвег занимался постройкой того, что сам он называл «карточным домиком», то есть англо-германского соглашения, базировавшегося не на фактах, а на дипломатическом кокетничанье.

Люди неделовые могут воображать, будто, садясь за стол на конференциях и говоря друг другу любезности, устраняя недоразумения и открывая перспективы на отдаленное будущее, мы достигаем многого. Английская политика пользовалась подобными случаями, чтобы запутывать других; сама же она стремилась к тому, чтобы результаты переговоров определялись теми реальностями, которые лежали под столом конференции. После того как в 1912 году Бетману помешали в обмен на английские любезности и будущие перспективы отдать единственную благоприятную для нас реальность – германский флот, шансы на подлинное и длительное соглашение с Англией значительно повысились. Однако упускать из виду реальности, говорившие в пользу Англии, тоже не следовало. Мир в общем повиновался указаниям сильнейшей морской державы. Мы были самым значительным противником, но именно вследствие этого должны были остерегаться идти дальше, чем это делали неизбежным наши собственные интересы. Те самые иллюзии относительно Англии, которые в 1912 году едва не ослабили наше морское могущество настолько, что столкновение с нашим флотом перестало бы представлять риск для английского (это привело бы Германию к неуклонному, хотя, быть может, и медленному упадку), теперь прямо угрожали миру. У нас идеализировали мотивы, которые побудили Англию занять лояльную позицию по отношению к Австрии и к нам в балканских войнах 1912-1914 годов и потому верили, что новая балканская война с участием самой Австрии могла быть ограничена этим бурным уголком Европы.

Еще 9 июля в министерстве иностранных дел держались трезвого взгляда, что, если вопреки ожиданиям сохранить европейский мир не удастся, Англия тотчас же станет на сторону наших врагов, не дожидаясь результатов военных действий. Однако мирная позиция, занятая Foreign Office в последующие недели, все более и более обманывала близкие Бетману круги. По-видимому, и в генеральном штабе склонялись к мысли о мирных намерениях Англии. Когда после вручения ультиматума стало известно сделанное Греем предостережение: Положение весьма опасно и легко может привести к войне четырех великих держав, наши мудрецы с Вильгельмштрассе решили, что Грей хотел подчеркнуть этим, что пятой великой державе – Англии – опасность вовлечения в войну не угрожает. Ягов, Штумм и другие укрепляли канцлера в столь неосновательных предположениях. Удалось поддержать их также и в кайзере. Когда 25 июля находившийся в норвежских водах флот получил приказ вернуться, кайзер хотел отправить в Балтийское море все крупные корабли. Того же желало и министерство иностранных дел, чтобы не раздражать Англию. Тогда же кайзер резко заявил командующему флотом, что сомнение в мирных намерениях Англии недопустимо. А посему весь флот должен быть готов выступить против России. Только технические соображения заставили его согласиться отправить часть кораблей в Северное море.

Я должен сделать британскому кабинету серьезный упрек в том, что, точно зная миролюбие Бетмана и его манеру держаться, он не разъяснил позиции Англии в разразившемся кризисе и тем взял на себя большую часть ответственности за войну, даже если мы признаем, что вначале кабинет действительно желал мира и не имел задней мысли заставить Бетмана наскочить на подставленный штык. Грей мог бы сохранить мир, если бы он своевременно разъяснил Бетману позицию Англии на тот случай, если австро-сербский конфликт распространится на Европу. Что он не сделал этого, кажется весьма странным, ибо в июле 1911 года Ллойд-Джордж, по поручению кабинета, не замедлил выступить с открытыми угрозами, хотя в то время положение было далеко не столь острым. На этот же раз Англия воздержалась даже от предупреждения с глазу на глаз. Замалчивание Греем позиции Англии укрепило берлинских сторонников выступления в их предположениях. Грей и британский кабинет определенно знали, что Бетман приложит все усилия, чтобы избежать войны с Англией. Кроме того, они знали, что в Германии лишь немногие политические деятели ясно представляют себе способность англичан беспощадно уничтожать другие народы. Лишь немногие из нас были способны вникать в душу Англии, холодное равнодушие которой к подчиненным ею народам вроде ирландцев или индийцев стало понятно для среднего немца только в 1919 году.