– Не смей называть богом это нечистое животное! – глухо прорычал Аменемхет. – Это не фараон, а подлый захватчик, не благодатный правитель, а чума и проказа страны нашей!

Услышанное было столь невозможно и непонятно, что Мериптах просто окаменел. Всю свою жизнь из уст отца и его слуг он слышал только восхваления в адрес царя Авариса, и произносились они так, что нельзя было подумать, что произносятся они неискренне. Если бы у него спросили, как князь Бакенсети относится к фараону Апопу, он бы не задумываясь сказал, что князь всем сердцем любит фараона, любит даже больше, чем его, собственного сына. Замерев, мальчик ждал продолжения и объяснения, ибо они не могли не последовать после таких слов.

Верховный жрец молчал, но явно не раскаиваясь в сказанном.

«Может, мне все только послышалось?» – зашевелилась маленькая, но спасительная мысль в голове у мальчика.

В этот момент из-за деревьев появился гигант с раздробленным носом, Са-Амон, быстрым шагом подошел к креслу его святейшества и почтительно склонился к его уху, что-то шепча. На лице верховного жреца под бронзовой кожей напряглись железные желваки. Понизившимся тоном он произнес:

– Я опоздал.

Мальчик молчал, понимая, что, хотя это и говорится в его присутствии, обращено не к нему.

Аменемхет взял его руку своими сухими, как бы слюдяными пальцами и сказал замедленно-проникновенным тоном, внимательно глядя ему в глаза:

– Тебе больше не дадут прийти сюда, Мериптах. Я сам приду к тебе. Ты поплывешь со мною в Фивы, ты…

– А Себек? Он живет в реке.

Аменемхет успокаивающе усмехнулся:

– Ты поплывешь в ладье Амона-Ра. Не только крокодил, но и все другие боги склоняются перед ним и служат ему.

– Его святейшество Птахотеп говорил, что все боги почитают правителем своим и создателем Птаха.

Верховный жрец вновь усмехнулся:

– Когда мы отправимся с тобой в Фивы, у меня будет время объяснить тебе, что он ошибается. Он просто жрец своего бога и потому говорит так. Теперь иди, Мериптах.

Сопровождаемый Са-Амоном, обалдевший от внезапного наплыва событий и сведений, со смятением в сердце, мальчик прошел сквозь краткий эдем сада и вновь оказался перед выжженной солнцем площадью. И обнаружил, что поток необычного еще не прекратился. Он увидел перед собою, в десяти шагах от границы сада, шеренгу из двадцати примерно ливийских стражников. Они стояли в угрожающей позе, наклонив вперед копья. Впереди строя возвышался сам главный визирь князя Бакенсети, в потном, запыленном одеянии. Огромные капли пота стекали по его одутловатому лицу, по плечам и падали неравномерным дождем в пыль. В руке он держал пехотный тесак, держал как человек, никогда не имевший дела с оружием. Но было понятно, что он готов кинуться в бой.

Такой высокий сановник, в таком необычном виде, в таком неожиданном месте и с такими дикими намерениями, это было так ошеломительно, что мальчик вдруг хихикнул от неожиданности.

Са-Ра, стоявший перед строем готовых к атаке ливийцев с успокаивающе поднятыми руками, сказал толстяку:

– Вот он, его святейшество отпускает мальчика.

Два карлика стояли на табуретах, держа в руках большой медный блин, начищенный до зеркального блеска. Рядом располагалась карлица с неглубокой тарелкой в коротеньких ручках. Князь Бакенсети напряженно рассматривал отражение своего лица на медной глади. Время от времени он обмакивал пальцы правой руки в тарелку и проводил ими по щеке, по переносице, по подбородку. Поворачивал голову вправо-влево, прищуривался, жевал губами.

За спиной у него стояли толстяк Тнефахт и главный лекарь. Вид у обоих был невеселый. Они оба неплохо изучили своего повелителя и ожидали скорой и сильной грозы. И князь не обманул их ожиданий. Он вдруг со всего размаху ударил по тарелке, выбив ее из лапок карлицы, отчего та, робко взвизгнув, отскочила. Каменная посудина, ударившись о мозаичный пол, раскололась. Бакенсети повернулся к советнику и лекарю, замедленно помахивая испачканной рукой:

– Твое средство не действует. Я такой же, как и месяц назад. Ничего не изменилось.

Нахт опустился на колени и быстро забормотал:

– Я все сделал как надо, повелитель. Все, как написано в руководстве, не отступил ни на волос. Я собрал метелки сочевичника и хелбы, я их высушил, обмолотил и отделил плоды от шелухи в рассветный час. Я растер плоды и шелуху строго в равных частях и замесил тесто. Я выпарил воду, измельчил в порошок и снова замесил, я нагревал лепешки на большой сковороде, постепенно увеличивая огонь, пока не выступило масло. Я собрал масло, очистил его тремя способами, осветлил его и слил в обсидиановый сосуд. Именно так и написано в присланном трактате.

– Но тогда почему не пропали вот эти бурые пятна на лбу, почему морщины не разглаживаются?!

Нахт упал лбом в пол. Было понятно, что больше ему сказать нечего. Бакенсети обратил взгляд на толстяка. Тот заговорил так же быстро, как перед этим лекарь.

– Уже посланы гонцы в Аварис к смотрителю царской библиотеки. Мне стало известно о том, что тамошними учеными мужами составлен новейший трактат «Как привлечь молодость в состарившееся тело». Мысль человеческая не создавала средства лучше, чем то снадобье, о котором там толкуется.

– Когда его доставят?

– Через неделю.

– Ты указал, что средство требуется не мне, но моей жене?

Визирь поклонился:

– Конечно, величайший.

– Я не хочу, чтобы обо мне в Аварисе болтали невесть что.

Бакенсети прошелся по комнате. Подгоняемые его сердитым взглядом карлики выкатились вон.

– А если не поможет?

Визирь и лекарь молчали, думая, что господин, по своему обыкновению, разговаривает сам с собою. Они ошибались.

– Я говорю – а если и этот новый бальзам не поможет, что тогда?!

Нахт залепетал:

– Лучшие умы… три полных года… из всех стран и пределов…

– Да, я знаю, что в Аварисе собраны все первейшие знатоки природы вещей и трудятся они под присмотром, дабы не подмешалась в их поиски темная колдовская грязь, и трактат они составили наилучший, но вдруг не произойдет чудо, и молодость ко мне не вернется?! Что вы молчите, неужели нет никаких других средств?

Нахт тихо покашлял.

– Что, все-таки есть?!

– Не знаю, как и сказать.

– Говори прямо и быстро, ибо терпения у меня еще меньше, чем времени.

– Есть вавилонские лекари, они уничтожают морщины.

– Мазями, купанием в крови девственниц, ежовым массажем?

– Нет, господин, ножом.

Бакенсети даже подпрыгнул и поглядел на своего лекаря.

– Объясни.

– Они делают надрезы очень острым ножом здесь и здесь, потом притягивают кожу и пришивают тонкими нитками из оленьих жил. Морщины разглаживаются. Лицо становится молодым, как и за десять лет до этого.

– И всем помогает?

– Всем, господин. Всем, кто не умер.

– И многие умирают? Что ты молчишь?

Нахт тяжко вздохнул:

– Многие, господин. Почти все. Голова распухает, все тело охватывает жар… Но те, кто не умер, живут дальше молодыми красавцами.

Тнефахт ждал в этом месте вспышки ярости от князя – что ты, мол, мне предлагаешь! – но Бакенсети, наоборот, задумался. Прошелся по комнате, хрустя обломками разбитого сосуда.

– Почти все. Нет. Не годится. – Повернулся к визирю: – А тот маг, из Нахарины? Ты говорил, он творит чудеса.

– Зная, что владетель Авариса не одобряет всякого рода колдовство, я…

Бакенсети махнул на него рукой:

– Главное, чтобы помогало. Доставь его ко мне, а если… я сам все объясню царю.

– Апоп велик, – пробормотал лекарь, все еще прижимаясь лбом к полу.

Князь не повелел ему подняться, еще не простил.

Тнефахт покосился на лежащего и осторожно произнес:

– Но зачем нам ждать мага из далекой Нахарины, кроме того, можно ли доверять митаннийцам? Не пришлют ли они отравителя вместо мага?

Князь поглядел на него исподлобья:

– К чему ты ведешь?