Мериптах встал на четвереньки и осторожно забрел в темноту. Некоторое время стоял так, прислушиваясь. У него сразу появилось ощущение, что он здесь не один. Но кто тут еще мог быть, наглухо запечатанный? И почему от него не исходит ни звука, ни понятного запаха?

– Эй, кто ты?! Ты меня боишься или мне бояться тебя?

Я пришел сюда по приказу отца, я уйду, когда будет можно, и это будет скоро.

Мериптах почему-то был уверен, что ему лучше не двигаться, пока он не договорится с местным жителем или призраком. Только стоять на четвереньках было неудобно, ныла спина, мелкие камешки начинали разъедать колени. Мериптах решил сесть в привычную позу, в которой египетский мальчик проводит едва ли не половину жизни: учится, молится и ест. Он выпрямился и переставил руки. Что-то длинное, теплое, животное оказалось под правой ладонью, он услышал густое шипение и ощутил колкий удар в предплечье.

В том месте, где от главного речного тела Хапи отходили широкие русла Львиного канала и канала Двух Рыб, располагался небольшой остров, занятый разреженной рощей финиковых пальм. Рядом с ним на недвижном водном зеркале, обрисованный пламенем теплого заката, лежал гигантский полумесяц ладьи Амона. Нос и корма задраны к небу, как два восклицания. В центре палубы растет толстая мачта с двумя длинными голыми реями. Два рулевых весла, расположенных по бокам, ближе к корме, напряженно уперлись в воду: не корабль, а громадная, золоченая саранча.

Рядом с главным вместилищем славы Амона на здешних водах располагались суда помельче. Верховная ладья никогда не утруждает себя заботами по собственной транспортировке. Ей потребны минимум три весельных буксира.

Роща была наполнена замедленной вечерней жизнью, мелькали белоснежные длинные набедренники младших жрецов, сновали собаки и скудно, серо одетые гребные работники. Звуки многолюдного становища далеко разбредались по гладким водным тропинкам, волнуя окрестную живность.

На носу главной ладьи исходила упоительными дымами главная походная кухня верховного жреца Аменемхета, возможностям которой могла бы позавидовать иная дворцовая. Птичьи перья, как теплый снег, сыпались с борта, щекоча ноздри трех неподвижных крокодилов, вожделенно застывших под кожей воды.

Под нижней реей располагалась большая беседка, похожая на те, что ставят в богатом саду. Внутри полукругом стояли массивные кресла, тщательно изъеденные золоченой резьбою. На посеребренных угловых столбах висели тяжкие венки еще влажных речных цветов. Одну из полотняных стен беседки занимало золотое изображение крылатого солнечного диска. Когда настоящее небесное светило опустится за вершину пальмового холма, палаточное солнце станет его заместителем в этом мире.

По разные стороны низкого стола, занятого большою вазой с фруктами, сидели два человека, не проявляющие никаких признаков аппетита. Один – верховный жрец Аменемхет, второй – однорукий учитель Ти. Хозяин ладьи и слуга Амона-Ра выглядел, как всегда, напоминая собою статую. Учитель выглядел виноватым, несчастным и был грязен, как базарный мусорщик. В углах рта у него запеклась пена длинного, отчаянного самооправдания.

– … не хватило всего лишь нескольких мгновений. Я заставил его выпить мое питье. Притворился, что сам пью, и заставил выпить его. Я напугал его сказкою про змея. В школе Птахотепа, этого ничтожного труса, детям ее не рассказывают, чтобы не бросить тень на имя фараона. Еще немного, и Мериптах пошел бы за мной или хотя бы заснул, и я бы уволок его, несмотря что однорук.

Статуя не выразила никакого отношения к услышанному. Ти сглотнул несуществующую слюну и продолжил:

– Я оказался в гибельном положении. Я не выполнил волю Амона! Оправдания мне не было, но я решил хотя бы разузнать, что там во дворце будет происходить. Пришлось тоже забираться в подземный ход. Когда я выбрался на свет с той стороны, то увидел, что две старшие служанки госпожи Аа-мес уводят мальчика в сторону «Дома женщин». Да-а, я сам удивился. Осторожно подобрался ко входу, попробовал дверь, но она была хорошо заперта. Тогда я решил, пользуясь общей суматохой, пробраться во дворец. У парадного крыльца был страшный шум, Апоп вышел на балкон, и народ бесновался.

Я осторожно подошел к заднему входу со стороны кухонь и сада. Ливийцы – стоял двойной или даже тройной караул – не пустили меня, хотя знали, что я учитель княжеского сына. Была у меня мысль выдать себя за одного из слуг, что целыми вереницами вбегали во дворец с подносами и кувшинами, но опять-таки – меня все знали. Однорукий слишком бросается в глаза. Я не впадаю в отчаяние никогда, но тут почувствовал, что близок к этому. Бесцельно бродил по двору вокруг дворца, среди всех этих сумасшедших, которые так радовались лицезрению того, кого так ненавидят.

Ти жадно посмотрел на кувшин с питьем, что стоял подле него, но не посмел прикоснуться к нему.

– Прошло не так уж много времени. Пьяную толпу начали вытеснять за ворота. Пока они были в пешем строю и работали плетками, у них ничего не выходило, но стоило им сесть на лошадей, дело пошло лучше. Потом я заметил, что идет смена караулов у всех дворцовых входов. У ливийцев тихо отбирали оружие и оттесняли в сторону их казармы. Я понял, что теперь попасть внутрь будет еще труднее. Но я чувствовал, что надо подождать, еще можно будет что-то важное узнать. И не ошибся, хвала Амону. Я увидел Мериптаха, совершенно голого, он…

– Как ты сказал?

– Да, ваше святейшество, мальчик был абсолютно голый, он вылетел из задних дверей и, пометавшись среди слуг, кинулся на свалку. За ним выбежали три или четыре азиата. Он влез во все тот же подземный ход, азиаты полезли за ним. Я, на всякий случай, незаметно подобрался поближе.

Ти все-таки решился, плеснул себе в чашу немного молока, судорожно выпил.

– Обратно его уже принесли. Бездыханное тело на куске полотна. Этого почти никто не видел, азиаты разогнали всю прислугу с заднего двора. Я зарылся в кучу старых пальмовых листьев в дальнем конце свалки. Я думаю, меня бы убили, если бы обнаружили. Но зато я все видел собственными глазами.

В горле у рассказчика возник неперебарываемый спазм. Он дергал кадыком, набычивался. В выражении глаз Аменемхета мелькнула тень легкого нетерпения.

– Что ты увидел?

– Апоп сам вышел из задних дверей. На нем не было двойной короны, и даже парик он сбросил себе под ноги. Вид у него был страшный. Он долго стоял над телом Мериптаха. Молча. Склонив голову. Вместе с ним были еще несколько важных гиксосов в тиарах, Тнефахт…

– А Бакенсети?

– Его не было, я сам очень удивился. С сыном такое несчастье, а отец неведомо где.

– Чем ты напоил мальчика?

– Это обычный бальзам для временного прекращения жизни. Проверенная вещь. Много раз. Сердце начинает биться медленно, члены тела холодеют, глаза кажутся мутными. Я хотел, чтобы он выпил несколько глотков, но его сотрясало от моих слов и он проглотил больше, чем половину баклажки.

– От этого можно умереть?

– Нет-нет, просто прекращение жизни будет более длительным.

Аменемхет поморщился:

– Значит, Апоп считает, что мальчик спит?

– Нет-нет, он уверен, что Мериптах мертв. Я не успел рассказать. Когда он так стоял над телом, принесли двух змей. Слышно мне было плохо, но я понял, что змей поймали в амбаре. Я думаю, Тнефахт, эта преданная Бакенсети жирная гиена, засунул их туда по приказу хозяина. Они хотели убить мальчика, чтобы он не достался Апопу.

– Отец убивает сына, чтобы не отдавать его… – Аменемхет закрыл глаза и медленно вздохнул. – Значит, мальчик мертв?

– Нет-нет, – затараторил Ти, – я сейчас расскажу. Апоп еще постоял в задумчивости. Велел разорвать кобр на части, кровь хлестнула по сторонам на двадцать локтей. Потом отдал еще один приказ. Я плохо его слышал, толпа страшно шумела за стенами, как будто дворец был в осаде и вот-вот начнется штурм. Но я скоро понял, в чем дело. Азиаты полностью оцепили дворец. Заперли все ворота, встали у всех тайных проходов и лазов, никакой возможности ни для кого ни войти, ни выйти. Всю прислугу, всю-всю: и Тнефахта, и Хуфхора, и гардеробщиц госпожи Аа-мес, и флейтисток, и кузнецов, и поваров, всех ливийцев, всех детей и плясуний – всех согнали в один изолированный двор, что расположен между «Домом женщин» и садом. Я решил больше не прятаться, потому что, если бы нашли, стали бы пытать. Я сидел на земле среди слуг и ждал, что будет дальше и что будет со мной. Первым увели Тнефахта. Он выглядел ужасно, был весь черный, как от горя, ноги слушались его плохо. Два азиата поддерживали его под руки. Его увели, а все остальные продолжали ждать. На жаре, в пыли.